— Она боится, что он перестанет ее содержать… и выгонит… Вы не знаете, что это такое, доктор.

— Кто этот человек?

Губы Миньоны слегка изогнулись.

— Я его никогда не видела.

— Даже у мамаши Брабант?

Она покачала головой. В глазах ее по-прежнему отражался испуг.

— А вы слышали о клиенте, который заставлял ее позировать в виде Олимпии?

Она снова быстро покачала головой — можно было подумать, что это единственный жест, на который она еще способна.

— А саму картину вы раньше видели? — спросил он, указывая на свою репродукцию.

Тот же немой ответ.

— Вы никогда не видели блондина с усами, одетого в клетчатый костюм? Не слышали о нем от вашей подруги?

— Вы… вы делаете мне больно.

Голос ее прерывался. Она казалась все больше испуганной. Кажется, она и в самом деле ничего не понимала и была не в курсе этой истории. Фальшивый след… Жан вздохнул.

— Вы не знаете, что происходит, — сказал он. — Мне нужен ее адрес.

Миньона снова покачала головой и плотнее прижалась к спинке стула. Жан сильнее стиснул ее руки. Лицо Миньоны исказила гримаса боли, на глазах снова показались слезы. Он склонился к ней, не выпуская ее рук. Его лицо оказалось всего в нескольких сантиметрах от этой маски отчаяния, от умоляющих глаз, смотревших ему в глаза.

— Это вопрос жизни и смерти, вы понимаете? — прорычал он с яростью, которой в себе даже не подозревал. И еще усилил хватку.

— Дом шесть по улице Сухого дерева, — с трудом произнесла Миньона сквозь слезы. — Там она живет.

Всего через несколько улиц от дома, до которого она его довела в тот вечер… Жан наконец выпустил руки Миньоны и выпрямился, тогда как она бессильно обмякла на стуле, неловкими движениями пальцев пытаясь стереть слезы. Жан быстро подошел к шкафчику, где хранились лекарственные препараты, открыл его и вынул пузырек.

— Держите. — Он протянул пузырек Миньоне. — Это морфий. Вы знаете, как его применять?

Взглянув на него сквозь пелену слез, она кивнула и с жадностью схватила пузырек.

— Теперь мне нужно уходить, — сказал Жан.

Миньона с трудом поднялась; движения ее были неловкими и судорожными, как у животного в предсмертной агонии. Открыв дверь, Жан оглянулся на кабинет, где в последние годы в основном проходила его жизнь. Сейчас привычные очертания предметов были слегка размыты сероватым сумеречным светом.

Выйдя на улицу, он и Миньона разошлись в разные стороны. Жан даже не обернулся, чтобы посмотреть ей вслед.

Простояв некоторое время на пороге комнаты, доктор Рош осторожно кашлянул. Нелли Фавр подняла голову от своего рукоделия и наконец-то заметила его присутствие (или же все это время просто притворялась, что его не замечает). За те несколько недель, что он проработал в клинике доктора Бланша, Жерар научился распознавать некоторые, наиболее распространенные хитрости пациентов. В том числе полное отсутствие внимания по отношению к членам персонала или показную сосредоточенность на каком-либо занятии, исключавшую любую реакцию на внешнее воздействие.

За время ожидания Жерар успел во всех подробностях рассмотреть вышивку: целое облако светло-голубых бабочек. Три клубка тонкой шерсти этого цвета лежали у ног пациентки.

После продолжительного сеанса гидротерапии Нелли Фавр вернулась в свою комнату, где благодаря привезенной из дома мебели отчасти воссоздала привычную домашнюю обстановку. Из ее особняка на улице Фридланд были привезены кровать, небольшой секретер, трельяж, два стула и кресло, а также ковер и три портрета — ее покойного мужа, ее сына и ее самой. Жерар уже знал, что она сама некогда их нарисовала — в очень точной и одновременно изящной манере.

Он еще не разговаривал с ней с момента ее последнего приступа. Прошло уже несколько дней, она казалась спокойной, занималась вышиванием, но Бланш предупредил Жерара, чтобы он обращался с пациенткой в высшей степени тактично.

— Вы позволите мне сесть?

— Да, конечно, прошу вас, — любезно сказала Нелли Фавр, указывая на стул, стоявший напротив трельяжа.

Жерар подвинул стул ближе к собеседнице и с крайней осторожностью опустился на него, боясь, как бы слишком хрупкие ножки стула не подломились под его тяжестью.

Он невольно улыбнулся — между моряками рыболовецкого судна, его совсем недавними пациентами, и Нелли Фавр, пациенткой нынешней, вдовой одного из самых богатых людей в Париже, пролегала огромная пропасть. Однако же доктор Бланш оказал ему доверие, и нужно было его оправдать. Но чем объяснить этот приступ, этот ужас, вызванный присутствием собственного сына, эту навязчивую идею считать себя лошадью у этой женщины из среды богатой буржуазии, такой достойной и спокойной на вид особы, сидящей в глубоком кресле с рукоделием на коленях? Бланш посоветовал прибегнуть к какой-нибудь уловке, но какой? Как себя вести, если Нелли Фавр притворится, что совершенно забыла о своем приступе? Да и потом, хитрость никогда не была его сильной стороной…

— Как вы себя чувствуете?

Она нерешительно оглянулась по сторонам, потом, после некоторого колебания, ответила:

— Я ненавижу водные процедуры в этой ужасной ванне. Когда меня заставляют в нее сесть, а потом закрывают крышку, я чувствую себя кошмарно.

— Вы знаете, почему мы вынуждены подвергать вас такого рода процедурам…

Жерар почувствовал облегчение — она ведь могла бы все отрицать. Но беседа, кажется, начиналась неплохо.

— Что вызвало у вас приступ? Вы нас напугали, вы знаете об этом? Мы боялись, что вы причините себе вред.

Взгляд женщины подернулся пеленой грусти. Нелли как будто упиралась, не желая продолжать беседу. Жерар подумал мельком, что «упиралась» — подходящее слово для пациентки, считающей себя лошадью.

— С вами ведь было все в порядке, — с мягкой настойчивостью продолжал он. — Должен ли я заключить, что всему виной — присутствие вашего сына? Я слышал, как вы говорили о живодере…

При этом слове она вздрогнула.

— Вы боитесь, что он отправит вас на живодерню? — рискнул спросить Жерар, мысленно укорив себя, что приходится задавать такой вопрос женщине столь почтенной наружности, в комнате, обставленной столь изысканно.

Однако это было частью предписаний Бланша, который не уставал повторять, что никогда не нужно бояться вступать в игру пациентов. Так, сам он однажды предстал перед пациенткой, убежденной, что во рту у нее целый пчелиный рой, в костюме пасечника, с сеткой на голове и защитными перчатками на руках, вдобавок в сопровождении настоящего пасечника, который нес улей с настоящими пчелами. Затем он сделал вид, что переселяет пчел изо рта пациентки в улей, после чего попросил пасечника открыть его, и пациентка, совершенно завороженная, долго наблюдала, как пчелы ползают по восковым ячейкам. Таким образом, состояние пациентки заметно улучшилось, а на территории клиники появился улей, из которого через некоторое время стало можно брать мед.