это все сделать, находясь в своей кровати, на закрытом отделении, и все еще спящим, когда они пришли со мной говорить об этом? Это не имело смысла. Может быть, у них не было других подозреваемых.

Во время всего этого у меня была одна очень веская причина, чтобы не попадать в беду. В Агньюсе работал врач, который верил в использование электрошоковой терапии как наказания. Все об этом знали. Я думаю, что техники хотели, чтобы мы об этом знали. Они хотели, чтобы мы знали, что нас ожидает, если мы начнем учинять неприятности.

Стив был одним из тех, кто провинился. Он был дружелюбным со мной, но с другими людьми он мог быть настоящим агрессором. Он был бойцом. Однажды они забрали Стива и удерживали его некоторое время. Через неделю я услышал, что он был выпущен, но его переместили на новое отделение. Ему сделали электрошок.

Когда я увидел его снова, он был не в своем уме. Я не думаю, что он когда-либо стал нормальным после этого. Лечение должно было “успокоить” пациентов. В случае Стива, спокойствие было только временным. Годы спустя, Стив был отправлен в тюрьму за то, что он выстрелил из рогатки в бомжа в глаз после того, как тот передал ему бутылку вина, в которую кто-то пописал.

Я боялся электрошока. Я боялся и лекарств тоже. Я не имел опыта в этом деле, и я боялся, что они начнут давать мне что-то, что сделает меня сумасшедшим — как других парней, которых я видел на лекарствах. Я не знал, что врачи решили не давать мне электрошок из-за того, что у меня была лоботомия. Поэтому мой страх был очень реальным.

Мой отец все еще приезжал ко мне почти каждые выходные. Я думаю, он пытался все исправить. Он пытался сделать все правильно.

Кроме моего отца, моя другая бабушка, Бабушка Бу, была моим единственным посетителем в Агньюсе. Она иногда приходила. По какой-то причине она всегда приходила очень рано утром и спала в своей машине до начала часов посещений.

Я никогда не видел Лу. Я никогда не видел моих братьев. Когда мой отец приезжал, он, казалось, не хотел говорить об этом. Он не хотел говорить о том, чтобы я вернулся домой. Я отказался от любых мыслей об этом. Я знал, что они не хотят меня там видеть. Я знал, что я не могу уйти из Агньюса. Я перестал фантазировать об этом тоже.

Человек, который имел ключ к моему выходу из Агньюса, был доктор Шон. Шон был этим лысеющим психиатром, похожим на ботаника, с черными оправами очков. Он был хорошим парнем. Он общался со мной, как будто все это была большая шутка. Он называл меня “мистер Далли”, как будто я был взрослым, но это было скорее, как он насмехался надо мной. Он спрашивал меня: “Ну, мистер Далли, как вам жизнь здесь в Агньюсе?” как будто он был владельцем отеля и спрашивал меня, наслаждаюсь ли я пребыванием здесь.

Я видел его раз в месяц. Он задавал мне вопросы. Часы и часы вопросов. Он показывал мне чернильные пятна и спрашивал, что я думаю о них или что я в них вижу. Он никогда не говорил, что он думает о моих ответах. Он просто кивал головой и задавал еще один вопрос.

Через некоторое время он сказал мне, что знает, что я не предназначен для содержания в Агньюсе. Но он также сказал мне, что я не могу уйти.

Я говорил: “Как ты можешь это говорить? Как ты можешь сказать мне, что я не предназначен, но я все равно должен оставаться здесь?”

Он улыбнулся и сказал: “Такие дела.”

Время тянулось медленно. Было раздражительно находиться в Агньюсе. Я не знал, что я мог бы сделать, чтобы они поняли, что я не сумасшедший, кроме того, что я уже делал. И я не знал, как выбраться, кроме того, чтобы показать им, что я не сумасшедший. Но это не работало. Если доктор Шон знал, что я не предназначен для этого места, но сказал, что я не могу уйти, то как я когда-нибудь выберусь?

Я не думал о побеге, потому что не мог себе представить, куда я пойду. Я также не думал о самоубийстве. Я никогда не был самодеструктивен в этом отношении. Мне могло надоесть жить, как говорится в песнях, но я также боялся умирать. Я не хотел умирать, хоть я и был одинок, напуган и грустен. Я никогда не думал об убийстве себя.

Но было трудно смотреть на часы и переживать дни.

Как-то в середине 1968 года — у меня нет документов на этот период моей жизни, и я не вел какого-либо дневника заключенного в Агньюсе — доктор Шон сделал мне предложение. Он сказал, что если я смогу не попадать в неприятности в течение трех недель, он устроит моё освобождение. Это значило не причинять никаких проблем в течение трех недель. Мне необходимо было продержаться три недели, не нарушив никаких правил. Я не мог попасть в какую-либо историю.

Звучит просто. Для некоторых парней это было бы так. Но для меня это было сложно. Несколько раз я был близок к цели. Но потом мне записывали некоторые мелкие нарушения — прогулы занятий или пропуск обеда и тому подобное.

Через некоторое время Шон решил все же отпустить меня. Он сказал: “Ты уезжаешь”. Он не объяснил, почему. Он не сказал, куда. Он просто сказал: “Мы организуем твоё освобождение”.

Я не думал, что я еду домой. Я не думал, что я когда-нибудь вернусь домой. Я не думал, что они могут отправить меня обратно в “Juvenile Hall“. Я был слишком стар. Я не думал, что они отправят меня в тюрьму за чеки, потому что мне сказали, что об этом уже позаботились.

Так что я не был сильно удивлен, когда они сказали, что отправляют меня обратно в полупансионат. Я был возбужден. Я был заключен в Агньюсе более двух лет. Я не мог дождаться, чтобы выйти на свободу. Я был свободен снова.

По крайней мере, на некоторое время.

Весной 1969 года меня перевезли из Агньюс в полупансионат — на улицу Джексона, 884, в Санта-Кларе. Это был маленький домик белого цвета с обшивкой из досок, расположенный недалеко от университета Санта-Клары.

У меня должна была была быть легкая жизнь. Я