своей шкурой. Поверьте, даже если из страха перед наместником Липпи ди Спина он изобразил смирение и послушание, он все равно оставался до мозга костей пропитанным ересью и имел в себе то скрытое, рабское чутье подданных, что заставляет лишь из боязни прогибаться перед хозяевами, но не питать к ним уважения и любви, а при первой возможности переходить на сторону их врагов. Будьте уверены, он ловко обдурил этого простофилю Рикельмо и посмеивался в кулак, когда ваш собрат с энтузиазмом записывал каждое слово, греша легковерием и выставляя на посмешище доброе имя трибунала, призванного устанавливать истину, а не принимать на веру измышления насмешников. Тем не менее ваш собрат так забылся в своем расследовании, что лживые слова Ландольфо и других мелких врунов пристали к нему и облепили со всех сторон, как пух с цветущих тополей, и в результате он перестал ощущать различие между сказочными персонажами и обитателями реального мира.

Я ответствую далее, что монах Рикельмо до последних своих дней с упорством голодной собаки бродил по холмам и долинам, расспрашивая слабеющих стариков и неразумных детей. Остальные жители четырех деревень, а также погонщики овец, угольщики и батраки уже знали, чем это закончится, и не желали с ним вести беседы. Они понимали, что скоро вы уничтожите Интестини, как поступили со многими другими местами, превратив обычные деревни в гнезда колдунов и почитателей демонов. Да, мы предчувствовали, что будет, и не потребовался ни черт, заключенный в зеркале, ни три капли крови из пальца девы, упавшие на белый холст, чтобы получить ответ на заклинание и открыть будущее. Достаточно было немного здравого смысла и знаний о проделках братьев в сандалиях.

Я подтверждаю, что в результате расследования инквизитора Рикельмо даже бедный падре Фелипе впал в уныние и пил в то лето как никогда. Каждый вечер он засыпал в таверне над кувшином, чем вызывал в равной степени огорчение и смех. Он не давался даже этой бедной старой тряпке Эракле, пытавшейся увести его домой. Он ругал ее и колотил по спине, словно предчувствуя, что водоворот нашей гибели затянет и его, что и его приравняют к еретикам, которых, уверяю вас, едва появившись здесь, он ненавидел с великой яростью. Но потом Интестини изменила его, как это случилось и со всеми нами. Да, я знаю, что охваченный страхом, он поет вам сейчас в темнице о демонах, бродящих по вершинам в облике черных собак и козлов, о смерти, скрытой в скорлупе ореха, и, наконец, о чарах и заговорах, которые отведут любой удар клинка и остановят в полете стрелу. Я также знаю, что он поведал вам множество сказок о тайных плясках на горных лугах, куда заманивают богобоязненных монахов и самым жестоким образом лишают жизни, как это случилось со святым Калогером. Но прежде чем вы, добрый господин, начнете выяснять, кто из нас ведет свой род от псоглавцев и как мы служили демонам, подумайте, не является ли смерть инквизитора Рикельмо частью все той же жестокой насмешки, которую устроил своим рассказом мой дядя Ландольфо. Ибо вы грешите гордыней, синьор, полагая, что за несколько ничтожных месяцев проникли в наши секреты и самые сокровенные тайны. Нет, синьор, один хитрый старик вермилианин умудрился выставить вас дураками. Со всеми своими книгами, молитвами и орудиями пыток, вы совершенно беспомощны и потерялись в этих рассказах, где ответом на одну ложь является другая ложь. И теперь вся эта ложь громоздится в одном месте и завязывается в узлы столь же тугие, как и те, которыми крепят веревки к коловоротам, прежде чем доверить им жизнь вермилиан, спускающихся вглубь земли. Точно так же связаны и все мы, жители деревни Киноварь и трех других поселений Интестини, даже если мы испытываем смертельную ненависть друг к другу, что тоже бывает.

Все это – правда, поведанная рекомой Ла Веккья и беспристрастно записанная. Поскольку же сама она остается неграмотной, по прочтении я засвидетельствовал вместо нее своей рукой.

Записано мной, доктором Аббандонато ди Сан-Челесте, епископом сего трибунала.

XXV

В деревне Чинабро в приходе Сангреале, в тайном зале трибунала, в пятницу двадцатого дня ноября месяца, в будний день, в первый час утра, доктор Аббандонато ди Сан-Челесте приказал снова привести из тайной тюрьмы женщину, именуемую Ла Веккья, что и было сделано, и она предстала перед судом.

По указанию Его Святейшества викария она была допрошена в строгом уединении оным Аббандонато ди Сан-Челесте относительно смерти брата Рикельмо и показаний жителей прихода Сангреале, которые зачитывались ей по порядку.

На вопросы она отвечала, громко смеясь, плача и бия себя в грудь, так что многое приходилось повторять и спрашивать заново.

Я ответствую, что мне зачитали присягу этой лживой потаскухи Мафальды и ее четырех кумушек: Гиты, Нуччии, Эвталии и Теклы, которые такие же распутницы, как и Мафальда. Они лгут бесстыдно, будто видели меня в тот день, когда убили этого бедолагу Рикельмо. Мол, разговаривала я с ним по-дружески на тропинке, ведущей на Сеполькро, как будто показывала ему дорогу, и тем самым направила прямо в ловушку, заранее приготовленную, чтобы лишить его жизни.

Я отрицаю это, отрицаю с чистым сердцем, потому что, даже если бы мы столкнулись друг с другом в узком проходе между скалами, инквизитор не заговорил бы со мной и не ответил бы на приветствие. Ведь он знал, кто я такая и чем в своей нужде промышляю. К тому же он не раз, вторя падре Фелипе, запрещал селянкам обращаться к таким, как я, за лекарствами или успокоительными настоями. Не зная мира, он не доверял травам или цветам, что при высыхании превращаются в успокаивающие порошки. Для него все они были ядом если не для тела, то для души. Потому, заботясь о душе своей, Рикельмо не посмел бы говорить со мной, тем более что слова бывают ядом сильнее жира умершего младенца или дьявольских отваров. Однако должна же существовать какая-то недостойная причина, заставившая богобоязненного монаха вдруг разразиться лягушачьим кваканьем и тем самым выставить себя на посмешище во время молитвы, что произошло во время богослужения с бедным падре Фелипе, – это сочли очевидным доказательством его одержимости демонами и вступления в союз с просветленными, хотя сами признайте, что я никак не могла быть тому виной, так как была уже надежно заперта в вашей темнице. И какая мне нечаянная радость с того, что после этого необычайного кваканья падре Фелипе также