Я хочу встретиться с ним и попросить прощения за то, что мы подтрунивали над ним, считая мечтателем и фантазером, но еще больше мне хочется от всего сердца поблагодарить его. Ведь когда на той волшебной горе я думал о смерти, он заговорил со мной о Великом Боге, вдохнул в меня жизненные силы, дал шанс выжить и стать тем, кем я стал. Мне хочется поделиться с ним радостью, рассказать о том, что сама наша встреча произошла согласно замыслу Бога-Родителя, того единого Бога, о котором он говорил. Что, согласно тому же замыслу, теперь, через пятьдесят лет, мне открылись намерения Бога-Родителя, я узнал, что Он считает возлюбленными чадами своими как все человечество в целом, так и каждого отдельного человека и не жалеет усилий ради мирной и счастливой жизни людей. И еще я хочу непременно пригласить Жака в Японию.

А вот о двоих из нашей тогдашней четверки — о Морисе и Жане — я получил весточку, она настигла меня неожиданно, как гром среди ясного неба. Это было в апреле 1982 года, когда благодаря стараниям завирушек уголок нашего сада за старой магнолией засверкал золотом цветущей сурепки.

Однажды мне позвонили из французского посольства в Токио и сообщили, что получено письмо от бывшего президента Торгово-промышленной палаты города Пуатье, в котором тот просил разыскать в Токио некоего К. С., экономиста по специальности, который, возможно, преподает в каком-то из университетов. Работники посольства послали запросы во все токийские университеты, но ни в одном из них не оказалось профессора с таким именем, и тут одному из японских сотрудников посольства пришло в голову, что, возможно, речь идет обо мне.

Я спросил, как зовут этого бывшего президента, и мне ответили: Морис Русси. Тогда я сказал, что речь и в самом деле идет обо мне, и к вечеру того же дня сотрудник посольства принес адресованное мне письмо Мориса.

Морис писал, что, приехав однажды на какой-то юбилей в свою альма-матер — Университет Пуатье, к своему величайшему удивлению, обнаружил в этом провинциальном университете более десятка японских студентов обоего пола. Он тут же вспомнил обо мне, стал их расспрашивать и узнал, что я очень известный человек, написал много книг, а одна из студенток сказала, что была три года назад на моей лекции и что я выглядел вполне бодро. Морис спросил их, не знают ли они моего адреса, но никто его не знал. Так или иначе ему посоветовали обратиться в посольство, сказав, что такого известного человека, как я, разыскать нетрудно.

Морис писал, что год назад ушел в отставку со своего президентского поста, отдалился от финансовых дел и теперь живет на покое. Мысли его часто обращаются к прошлому, и вот однажды вспомнились ему те давние дни, когда высоко в горах он боролся со смертью, ему захотелось разузнать о тогдашних друзьях, и он поехал в отель «Режина». Но и деревня и отель были в полном запустении, и ему не удалось узнать ни одного адреса. Только через год он все-таки разыскал адрес Жана, тут же поехал к нему в Париж, и они заключили друг друга в объятия. Он выражал свою надежду, что, может быть, на этот раз ему удастся отыскать меня, и осведомлялся о здоровье «милой мадам».

Обрадовавшись, я немедля ответил ему, вкратце описав свою жизнь, прошлую и нынешнюю. От него сразу же пришло еще одно письмо. Обрадованный не менее меня, он рассказывал о своей жизни, поздравлял меня с тем, что я стал писателем, и приглашал провести лето на его вилле в горах. В заключение он сообщил, что тотчас позвонил в Париж Жану и поделился с ним радостной вестью.

Почти в то же время пришло письмо от Жана.

Он писал, что на днях прочел в «Фигаро» большую статью, из которой узнал о том, что японский писатель К. С. получил премию «Командор» за достижения в области культуры. Он сразу подумал обо мне, но, решив, что, возможно, речь идет о моем однофамильце, которых в Японии, очевидно, немало, постеснялся связаться со мной. «Так, значит, ты и в самом деле занялся литературой? — радовался он. — Я почитаю за большую честь, что когда-то в молодости, пусть совсем недолго, был другом такой знаменитости, и ведь мы были даже на „ты“». Еще он писал, что, как и обещал нам при расставании, посвятил себя делу, способствующему раскрепощению женщин, вместе с другом они начали производить женскую одежду и торговать ею, дела у них пошли успешно, сейчас им принадлежат два крупных парижских универмага, а во время войны он был в эвакуации в Мексике, где открыл филиал, который тоже процветает, теперь им руководит его сын, но и сам он проводит в Мексике примерно треть года. «Но все это, конечно, сущая ерунда по сравнению с тем успехом, которого добился ты, — писал он. — Когда соберешься в Париж, сообщи заранее, я буду ждать тебя. Очень хочется тебя видеть. Здорова ли мадам? Я и сейчас помню, какое изящное на ней было кимоно в день нашего прощального банкета».

Вот такие письма я получил, и с тех пор мы с Морисом и Жаном переписываемся. Мы сообща пытаемся разузнать что-нибудь о Жаке и постоянно обмениваемся информацией, но увы…

Жена так ждала, что Морис и Жан приедут в Японию и мы свозим их в мемориальный музей в Нумадзу, покажем Фудзи и разные другие красивые места, но в конце лета у нее обнаружили рак, и в феврале следующего года, в полдень, когда в полном цвету была красная слива в нашем саду, она тихо скончалась. Поэтому мне было не до того, чтобы приглашать к себе старых друзей.

Почему-то я не смог заставить себя сообщить им о смерти жены, и наша переписка стала постепенно сходить на нет, мы писали друг другу все реже и все короче. Но, желая помочь им в поисках Жака, я все-таки подробно описал все свои мытарства, связанные с попытками раздобыть хоть какие-то сведения о нем во время трех своих поездок в Париж после 1959 года. Мне так хотелось, чтобы он наконец нашелся!

В прошлом году, весной, я получил письмо от Мориса. Он писал, что, судя по всему, Жак, всегда ненавидевший войну, еще до начала Второй мировой отказался от французского гражданства и эмигрировал, но куда он направился, установить не удалось. Следующее письмо Мориса огорчило меня еще больше.

Он писал, что болен раком, что лежит в больнице, но не отчаивается. Ведь когда-то ему удалось справиться с туберкулезом, который считался неизлечимой болезнью, и прожить еще полвека. К тому же теперь не то что раньше, самые знаменитые медики мира успешно борются с раком, открывая новые методы лечения, так что очень скоро он выздоровеет и выпишется из больницы.

Я обрадовался, что не написал ему о смерти моей жены от рака, а в начале октября прошлого года от него пришло коротенькое письмо, в котором он извещал меня о своей выписке из больницы — он писал, что впервые после возвращения домой берется за перо. Но в этом году я не получил от него новогоднего поздравления…

Март 1988

В начале марта этого (1986) года я сдал только что законченный роман в обычное свое издательство.

Я чувствовал себя старым и больным, а потому, собираясь отправиться на небеса, где ждала меня жена, приводил в порядок все свои земные дела и уже готов был к своему последнему в жизни пути, как вдруг совершенно неожиданно со мной стали твориться чудеса. Мне, неверующему, стал являться Бог и требовать, чтобы я взял в руки перо и написал книгу.