Потрясением? Что это такое? Вот эта вата, в которой она плывет, растворяясь, обуреваемая незнакомыми чувствами – это и есть потрясение? Акорне казалось, что она отравилась: немели руки, и свет в глазах померк. Но если бы то был обычный яд, девушка могла бы исцелиться. И тьму в очах не разогнать было касанием волшебного рога.

– Акорна? – Голос Калума доносился откуда-то издалека. – Акорна! Ты в порядке? Я думал, ты обрадуешься…

– Конечно, я рада, – выдавила она. Скривила губы в улыбке. – Мой народ. Моя мечта сбылась. Как я могу не радоваться, милый мой Калум?

– Вот и мне так подумалось, – заметил пилот с некоторым сомнением. – Но тебе вроде бы нехорошо стало на секунду. Ты ничего не подхватила? Хотя не… ты же не болеешь.

– Не болею, – согласилась она, выжав еще одну улыбку. – Просто закружилась голова. От потрясения, наверное.

Какое разочарование сейчас, наверное, испытывает Калум. Самый добрый друг… он, и Гилл, и Рафик – все они были неизменно добры к ней, были ее единственной семьей. Пилот так хотел самолично отыскать ее родину, а не получить ее координаты на тарелочке. Самое меньшее, чем она может отплатить ему – это утешение.

– И, Калум – теперь нам не придется ждать месяцами, чтобы выяснить, не ошибся ли ты в расчетах. Мои… сородичи, конечно, смогут точно указать нам, откуда прибыли. Правда, интересно будет сравнить, насколько точно координаты совпадут с теми, что выбрала для нас твоя программа?

Хотя бы удовольствие от решенной задачи останется ему… если он не ошибся.

– А ты права! – Калум ухмыльнулся. – Нам не нужно конструктивное доказательство, потом что у нас будет прямое! И еще…

– Калум, ты же знаешь, я не разговариваю на математическом, – предупредила Акорна.

– Да я не о программе, я о твоем народе! Рафик говорит, они телепаты – правда, здорово? И у них очень высокие моральные стандарты; они довольно долго решали, достойны ли мы с ними общаться. – Калум жизнерадостно ужал в одну фразу и без того сократившуюся в пересказе Рафика дискуссию линьяри, считать ли человеческую расу линьяри , или все же кхлеви . – О, кстати – они себя называют линьяри, хотя, подозреваю, на их языке это означает просто «люди». Их техника в некоторых отношениях намного обогнала нашу – как я понял, у них есть машина, обучающая языкам. Те, что летят к нам, уже владеют всеобщим, так что ты сразу сможешь говорить с ними. Замечательно, правда? А лучше всего – среди них твоя родная тетка!

Калум просиял, словно вручая девушка бог весть какой подарок.

– Говорить, – слабо прошептала Акорна, – с ними?

– Да, сразу. Хотя, если подумать, тебе и всеобщий не понадобится. Если они телепаты, значит, и ты тоже. Вы сможете общаться мысленно.

– За… мечтательно.

Решительность вдруг оставила Калума.

– Твой народ, – проговорил пилот, – твоя семья… Ты только не забывай нас, ладно? Гилла, И Рафика… и меня.

Акорна поднялась, обнаружив, что ноги ее, против ожидания, держат. Стоя, ей приходилось смотреть на приемного родителя сверху вниз.

– Калум, я никогда вас не забуду! Вы – моя семья, и это навсегда, – твердо ответила она. – Только… мне надо подумать. Ты не против, если я побегаю вокруг? На свежем воздухе у меня в голове проясняется.

– Ладно, только ты осторожней. После таких дождей все вокруг размыло. Ты же не хочешь растянуть ногу или запутаться гривой в заборе? – предупредил Калум, точно как любой излишне заботливый родитель, не понимая, что его дитя давно повзрослело.

Вода доходила Акорне до бабок, и девушке приходилось высоко поднимать ноги. Неторопливой рысцой она двинулась вдаль, к горизонту. Приходилось постоянно быть настороже, взбаламученная шагами грязь скрывала кочки и выбоины под водой. Акорна была этом только рада – сосредотачиваясь на беге, она могла не думать.

Но, как ей показалось, слишком быстро девушка достигла края обширной лужи, взбежав по пологому склону, поросшему отсырелой травой. Та чавкала под ногами, но идти по ней было легко. С каждым вздохом в ноздри Акорне бил сладковатый запах прелой листвы; земля была пропитана, отравлена водою. Но под ковром жухлой, гниющей травы могут скрываться живые корни, обещая обновление. А будет ли такая перспектива у нее – врасти в среду, родную по праву? Или она окажется уродцем, не принадлежащим ни к линьяри, ни к народу, вскормившему ее? По мере того, как шаг Акорны ускорялся, все сильнее обуревали девушку непрошенные мысли и страхи. Ее народ… так что же, Гилл, и Рафик, и Калум – уже не родные ей? Калум просил не забывать их – но не окажется ли скорей, что сами они позабудут воспитанницу?

Чем была она для троих горняков – бременем, заботой? Они теряли рабочее время, воспитывая ее во младенчестве, потеряли работу, спасая девочку от бессовестных исследователей на содержании у КРИ, чтобы затем на Кездете оказаться затянутыми в ее личный крестовый поход против детского труда… Предприятии, которому все трое, несомненно, сочувствовали, но без Акорны не пособили бы и пальцем. Даже теперь ее воля калечила их судьбы. В самом ли деле Гилл рад был стать приемным отцом для юных воспитанников Маганоса, или втайне стремился душою к свободной жизни рудокопа на астероидах? С легким ли сердцем Рафик оторвался от дел Дома Харакамянов? Или только чувство долга погнало его на Рушиму, чтобы передать Акорну с рук на руки ее родне? А Калум – отправился бы он в долгий, чреватый опасностями путь, если бы не считал своей обязанностью вернуть девушку домой? Во всяком случае, он не слишком горевал, узнав, что их долгий путь и грядущие поиски утеряли смысл.

К тому времени, когда Акорна перевалила через гребень холма и порысила вниз, в широкую долину, девушка окончательно уверилась, что трое бывших горняков только рады будут сплавить воспитанницу «ее народу», избавившись тем от любых перед ней обязательств.

А что она сама? Предполагалось, что она будет в экстазе от близкого воссоединения с родичами – в конце концов, ради чего еще затевалось ее путешествие? Но теперь Акорна осознала, что конца этому пути она не предвидела вовсе. Планета, которую Калум называл ее вероятным домом, лежала так далеко, что достичь ее представлялось вовсе невозможным. А теперь, выпустив долгие месяцы напряженного ожидания и томительных приготовлений, она рушилась в объятья неведомой родни – и должна была почему-то радоваться! Возможно, эти существа схожи с ней видом, но что еще объединяет их? «Линьяри», прошептала она ветру, пробуя непривычное слово на вкус. «Линьярри? Лииньяр?»

Слово казалось чужим – как и те немногие слоги родного языка, что выжали из нее Гилл и Рафик в первые дни после встречи. «Авви», говорила она тогда, и «Лалли». Теперь это был бессмысленный набор звуков. Ничего больше.

Когда Акорна вернулась на «Акадецки», усталая и пропотевшая от долгого бега, Калум был занят – рассчитывал импульс тяги, потребный, чтобы поднять тяжело нагруженный беженцами корабль. Девушка извела большую часть запасов пресной воды на корабле, чтобы принять душ – она боялась, что линьяри отвернутся с отвращением, завидев потную, грязную дикарку – потом очистила воду, позволив ей стечь обратно в бак. Завернувшись в длинное зеленое полотенце, она попыталась выбрать что-нибудь из своего скромного гардероба. Грядущая встреча пугала ее до колик. Унося ноги с Маганоса, девушка не думала о нарядах. Тогда ей казалось важным только одно – поскорей приступить к поискам. Но сейчас, когда она с растущим отчаянием перебирала скудный гардероб – возможно, сублимируя таким образом страх перед ближайшим будущим – одежда вдруг приобрела для нее необыкновенную значимость.