– Звучит, если честно, тоскливо.

– Это тебе только кажется. Потом, когда очутишься на палубе собственной яхты, о таких пустяках уже не вспомнишь.

– Не уверена.

– А вот я уверена! Даже Ландау говорил, что все наши мечты – это воспоминания о будущем.

– Ты правда веришь в это?

– Почему бы не верить умным людям? Но главное, я сама так думаю.

– Вот девчонки и заперли тебя за такие мысли.

– Да плевать мне на них!

– Понимаю: Сонька и ей подобные – всего лишь удобный инструментарий.

– Скорее, абразив. Ну или тренажер – сама выбирай, что нравится.

– Иными словами, ты тренируешься на одноклассницах, чтобы потом повелевать будущими толпами поклонников?

– А что в этом плохого? Они, кстати, тоже довольны. Если б не ты, и подвала этого бы не было.

– Опять же не уверена… – я на минуту задумалась.

Альбинка оказалась орешком куда более крепким. Вон и в истории копалась, про Ландау знает.

А самое страшное – она всерьез верила в ту ерунду, которую сейчас несла.

– Знаешь, если мечтаешь о радуге, будь готова попасть под дождь.

– Это ты к чему?

– Да так. Один тоже успешный человек сказал. Не Ландау, правда, но тоже неглупый. Некий Долли Партон – слышала о таком?

Альбинка победно фыркнула.

– Конечно, слышала! Только для начала – это не он, а она. Долли Ребекка Партон – американская кантри-певица и киноактриса, которая написала более шестисот песен и кучу раз поднималась на верхнюю позицию кантри-чартов журнала «Биллборд».

Я была сражена. Мой пример против меня же и обернулся.

– Выходит, и это твоя кумирша?

– А что? Под мою линейку вполне подходит.

И умница, и красавица, и подать себя всегда умела. Мужики, между прочим, по ней с ума сходили, и сама певица как-то сказала: «требуется куча денег, чтобы выглядеть так дешево, как я». Здо́рово, правда? It takes a lot of money to look this cheap.

Я подавленно молчала, а Альбинка продолжала витийствовать:

– Сейчас, прикинь, у нее свой тематический парк, прозванный в ее честь Долливудом. И первое клонированное животное – овцу Долли – тоже назвали ее именем.

– Овцы-то тут при чем?

– Все дело в размерах груди. У Долли Партон роскошная грудь, а ядро исходной клетки было взято из вымени животного-донора. Забавно, да?

– Да уж… – убито произнесла я. – Все продается, и все покупается. И внешность, и имя, и все остальное.

– Вроде того.

– А может, она просто умеет пахать? Песен-то вон сколько написала. И петь, наверное, умеет, и мысли высказывает неглупые.

– Одно другому не мешает. Наоборот. Умный человек и продать себя сумеет грамотно.

– Хм-м… – я поставила опустевшую банку на прежнее место, вновь укрепила угольник. На этот раз подперла его справа и слева камушками. – Ну вот, глядишь, и продавать ничего не придется. Умрем как нормальные люди – от голода, а не от жажды.

Я пошурудила ногой между валявшимися досками.

– Как думаешь, здесь водятся крысы?

– А что? Боишься хвостатых?

– Наоборот. Можно было бы ловить и есть.

У меня, как видишь, мечты попроще.

– Ты что, сырыми их есть собираешься?

– Зачем, вода у нас есть, зажигалка тоже. Разведем костерок, мангал соорудим… – я умолкла.

Мысль, вспыхнувшая в голове, была вздорной, но некоторые шансы она определенно сулила.

– Чего ты? – обеспокоилась Альбинка.

– Да вот обдумываю вариант спасения… – я даже улыбнулась, хотя Альбинка видеть этого, конечно, не могла. – Прикинь: можно ведь запалить возле выхода дымный костерок – прямо на ступеньках, а самим сюда нырнуть. Дым из щелей повалит – кто-нибудь пожарных вызовет.

– Блин, точно!

– Только надо днем это проделать, чтобы светло было и люди заметили. А сейчас у нас что?

Мы одновременно взглянули на экранчики своих телефонов.

– Десять двадцать три – утро! Как раз светло.

– Но день-то выходной, все отсыпаются, – напомнила я.

– Ерунда! Как раз и натаскаем туда всякого топлива. Костерок-то немаленький потребуется. – Альбинка загорелась идеей: даром, что ли, в голосе командные нотки появились.

– Может, подождем до завтра?

– А ты уверена, что завтра наши сотики не отсыреют? У меня так на последнем издыхании – последние полпалочки. Да и мы с тобой без пищи совсем ослабеем – никакого костра не сумеем запалить.

Я все-таки продолжала сомневаться:

– Уверена, что нам за это ничего не будет? Все-таки поджог.

– Это если снаружи – поджог, а изнутри – совсем другое. Да и что тут может загореться? Бетон с кирпичами? И кстати, девки-то наши могут и дальше молчать. Уже от страха, что не выпустили сразу. Знают, что им попадет. Вот и будем торчать здесь до второго пришествия. Только не досидим ведь – раньше кони двинем. Пока-то хоть силы есть, а что дальше будет?

Резон в ее словах был, и я сдалась.

Насчет телефонов Альбинка как в воду глядела. Давно замечено: дорогущие модели с огромными экранами и миллионом функций садятся мгновенно. «Сотики-обжорки», как выражался наш одноклассник Вадим. Так что аппаратик моей новоиспеченной сокамерницы скоропостижно умер, и теперь пользовались исключительно моим, простеньким да незатейливым, над которым так любила поиздеваться Альбинкина команда. Да только и у него зарядка, того гляди, закончится. Вероятно, влияла повышенная влажность подвала. Это мне тоже объяснил однажды папа: в пещеры-то они всегда брали специальные фонари. Обычная аппаратура в подобных местах долго не тянет. То же самое произошло и у нас.

Дров мы смогли натаскать мало: несколько сломанных скамеек, охапку реек, остатки какого-то древнего шкафа. Только и это «топливо» решительно не желало гореть. Сложенные у металлической двери «дрова» мы вновь и вновь пробовали поджигать зажигалкой, но отсыревшее дерево давно забыло, что такое огонь, а единственная скомканная газета сгорела настолько быстро, что мы даже не успели погреть над ней руки. В довершение всего, разгребая рухлядь в каморке, я сильно рассадила ладонь. Само собой, разозлилась, да так, что захотелось разреветься. Специально берегла батарею, лишний раз не включала фонарик, вот и наказала себя! Скорее всего, напоролась на гвоздь, заметить который в такой темноте было, конечно, нереально. Рану я кое-как обмотала носовым платком. Альбинка помогла завязать узел. И все равно я заляпала кровью джинсы и блузку. Ладно, здесь, в подвале, было не видно, но потом, точно знала, рассмотрю на свету и расстроюсь капитально.