«Если такие засады враги устраивают в предгорье, то что ждать дальше?» – подумалось ему. – «Уж лучше бы в лагере остался, какого черта напрашивался?» – продолжала давить малодушная мысль.

Чтобы взбодрить себя, он оглядел своих сосредоточенных, готовых ко всему, парней и твердо сказал себе: «Они доверили тебе свою жизнь, свое будущее, и твоя задача сделать все возможное и даже невозможное, чтобы не только остались живы, но могли осуществить свое основное предназначение – посадили дерево, воспитали сыновей, могли и дальше защищать Родину!».

– Ребята, смотрите внимательнее, – вслух сказал он, хотя прекрасно знал, что каждый из его бойцов превратился в глаза и уши боевой машины.

Дорога поднималась все круче и круче вверх, заставляя двигатели машин рычать все громче. Немилосердно жгло равнодушное и злое солнце. Казалось, что машины идут по раскаленным углям, так накалились скалы. И ни ветерка, ни малейшей прохлады, хотя кажется, что до соблазнительно сверкающих высокогорных ледников – рукой подать. Чем выше в горы, тем безжизненный ландшафт, не видно ничего живого, ни мха, ни былинки. Только иногда шальная птица поднебесья, оттолкнувшись от скалы, парит высоко над головой, да и то недолго. Сообразив, что железные громады, чадящие соляркой и бензином, явно не по их зубам, камнем несутся вниз, чтобы поскорее забиться в глубину прохладной пещеры.

Офицер задумчиво разглядывал горную пустыню и поражался про себя: как человек может здесь жить? И словно в ответ на его немой вопрос за поворотом дороги показалось пуштунское стойбище. У шумного ручейка, тесно сбившись в кучу, стояли черные кочевые шатры, из которых, заслышав шум моторов, выскочили любопытные дети и женщины. Мужчин не было видно. Может быть, они, испугавшись, что их силком мобилизуют в армию или в банду какого-нибудь курбаши, спешно сбежали в горы, а может быть, пасут вдалеке от стана свои стада. Полуголая детвора, загоревшая до черноты, смело лавировала между машинами, выпрашивая для себя хоть чего-нибудь съестного.

Боевая машина притормозила, и командир, наполовину высунувшись из люка, на пушту, с большим акцентом, спросил у насторожившихся мальчишек, не видели ли те бандитов. Поняли или не поняли они его вопрос, сказать трудно, потому что в последующее мгновение кинулись врассыпную к своим шатрам. Оставив на обочине дороги несколько банок с консервами и полбулки твердого, как камень, хлеба они двинулись дальше.

Отъехав метров сто от кочевья, командир оглянулся. Из крайнего шатра выскочило несколько ребятишек. Опасливо озираясь по сторонам, они приблизились к оставленным продуктам и, быстро похватав все, что там было, в мгновение ока исчезли за черной кошмой, прикрывающей вход.

«Видимо „духи“ уже побывали здесь и под страхом смерти запретили кочевникам говорить кому бы то ни было об этом», – подумал командир, уткнувшись в окуляры прицела.

Отряд уже взобрался на очередной перевал, когда внизу грохнуло два взрыва и дорога, по которой они только что проехали, оказалось полностью заваленной камнепадом. Еще не затих шум падающих камней, когда он понял, что боевики хотят захватить обе их машины. Снизу помощи ждать было просто неоткуда. Для разборки завалов требовалось слишком много времени и сил.

– Что ж, будем держаться, – процедил офицер сквозь зубы. – Бейте «духов» на предельной дистанции, – предупредил он десант, – близко не подпускать.

А бронетранспортер уже вел дуэль с пулеметным расчетом моджахедов, засевшим на господствующей над перевалом скале.

Аркадий неторопливо прицелился и первой гранатой накрыл расчет. В это время по броне защелкали пули другого пулемета, из-за гребня редкой цепью показались боевики. Прячась за каждый камень, выступ скалы они подходили все ближе и ближе.

Первым открыл огонь десант бронетранспортера, душманы заметались, и в это время заговорили автоматы его ребят. Оставив с десяток убитых и раненых, «духи» отхлынули за гребень скалы и вскоре там затихли.

«А что, если под прикрытием бронетранспортера внезапно подойти к гребню и закидать противника гранатами, ведь черт знает, что еще они там замышляют», – подумал офицер и, попросив, чтобы пулеметчик соседней машины открыл непрерывный огонь по гребню, вместе с сержантом и низкорослым, но очень подвижным бойцом Федирко быстро выскользнул из машины и кинулся к гребню. Пули с шуршанием проносились у них над головами, заставляя инстинктивно втягивать голову в плечи. Противник не заметил маневра и спокойно дожидался, когда у пулеметчика кончатся патроны. Увидев, что смельчаки добежали уже до самой цели, пулеметчик прекратил огонь, и в это время одна за другой на головы боевиков посыпалось шесть «лимонок». Подождав, пока взорвутся все гранаты, командир осторожно взглянул за гребень. В живых не осталось ни одного бандита. Он повернулся, чтобы сказать об этом своим товарищам, но в этот момент прозвучал выстрел. Офицер почувствовал, как обожгло бедро и перед глазами поплыли красные круги…

Очнулся он уже в вертолете. Увидев наклонившиеся к нему знакомое лицо доктора, попытался улыбнуться, но губы не слушались его.

– Крови много потерял, ну ничего, до свадьбы заживет, – словно сквозь вату услышал он его бодрые слова и снова впал в забытье.

Второй раз он очнулся уже после операции. В нос резко ударил запах нашатыря, и раненый почувствовал, что оживает.

– В рубашке родился, парень. Пуля только мякоть пробуравила, а кости целы. Долго жить будешь.

– Да, долго, целых сто лет, – улыбаясь чему-то своему, пролепетал он.

Силы в молодом, здоровом теле восстанавливались быстро. Сначала он ходил с помощью костылей, но потом, окрепнув, скрипя зубами от неимоверной боли, пытался ходить сам. Ходил упорно изо дня в день, и вскоре хромота стала чуть заметной, а затем и вовсе исчезла.

Домой он о ранении не писал – зачем тревожить жену, у нее своих забот полон рот. Ведь он остался жив, назло всему душманскому отродью.

Потянулись серые госпитальные будни, скрашенные всего лишь несколькими событиями. Однажды в палату зашел начальник госпиталя и, попросив офицера переодеться, добавил, что скоро должен подъехать генерал, награды будет ему вручать. Орден Красного Знамени и медаль генерал пристегнул к больничной куртке. Потом были цветы, улыбки медсестер и крепкие мужские рукопожатия. Но самая большая радость ожидала его впереди.

Через несколько дней после вручения наград к нему приехали жена и сын. Встреча была не такой, как он себе ее представлял.

Красные от слез, вопрошающие глаза жены недоверчиво ощупали всю его мальчишескую фигуру и только тогда с приглушенным воплем: «Родимый ты мой!» – она бросилась к нему. Залила все лицо своими уже не горькими, а счастливыми слезами. Сын Сашка, прижавшись к отцу сбоку, нетерпеливо теребил его руку, требуя внимания к себе.

– Пап, а пап, ну что вы слезы распустили? А еще взрослые!

Офицер, освободившись от объятий жены, схватил на руки сына, и они втроем отправились в глубину аллеи, подальше от любопытствующих ушей и глаз.