Что бы ни зарождалось между ними, он надеялся, что это надолго. Он как будто усилил хватку, пытаясь удержать то, что у него есть. Может, чем сильнее он сжимает, тем меньше остается. Но он не знал, как ослабить захват. Ведь дело касалось Эйприл. А еще его карьеры, ведь он – личность публичная. Он хорошо, очень хорошо знал, как себя чувствуешь, когда остается одна пустота.

– Маркус? – Эйприл смотрела на него ласково и обеспокоенно. – Ты…

И тут зазвонил его сотовый, и на экране появилась Дебра Рапп.

– Это моя мама. Я могу перезвонить ей позже, – сказал он Эйприл.

Намного позже. Возможно, никогда.

Эйприл небрежно махнула вилкой.

– Как хочешь. Я точно не обижусь, если ты хочешь поговорить с родителями.

Он не хотел, поэтому телефон продолжал звонить, а они оба смотрели на него. Через несколько секунд раздался другой сигнал. Голосовая почта. Мама оставила голосовое сообщение.

Одним нажатием указательного пальца он мог удалить его не слушая. Но он поднес телефон к уху, сознательно расправив плечи и откинувшись на спинку стула для поддержки.

– «Маркус, мадам Фурье увидела твое фото в одном из этих вульгарных журналов в продуктовом магазине. Она сказала нам, что ты уже несколько недель в Сан-Франциско. Гостишь у своей новой девушки из соцсетей, если верить статье. Она была отвратительно довольна, что знает о твоем местонахождении и делах больше нас. Мы думали, что ты вернулся в Лос-Анджелес или где-то на съемках».

Он не мог понять мамин тон. Она обижается на то, что он не сообщил им, что находится поблизости, или на то, что не навещал целый месяц? Уязвлена, что ее бывшей коллеге выпала возможность позлорадствовать? Или просто констатирует факты?

– «Позвони нам в ближайшее удобное время, если оно найдется».

Что ж, это определенно сарказм.

Выслушав все, он удалил сообщение, что, вероятно, следовало сделать сразу, как того требовали инстинкты, и оттолкнул телефон подальше. Потом еще и еще, пока уже не мог до него дотянуться. Эйприл положила легкую теплую ладонь на его руку.

– Маркус?

Так тихо! Так мило! Была бы она такой милой, если бы знала все?

Он покачал головой, прогоняя эту мысль.

Их скрытая история на сайте Лавиней не имела значения. Не сейчас. Эту часть себя он может ей показать. Эту историю может рассказать, даже если горло перехватывает так, что становится трудно говорить.

На самом деле в общих чертах все просто. Глупо так мучаться со словами.

– Я… я не сказал родителям, что здесь, но одна из учительниц в школе, где они раньше работали, увидела статью о нас и сообщила моей маме. Она хочет, чтобы я перезвонил.

Она хотела, чтобы он навестил их, потому что он всегда приходил к ним.

Стоя в дверях кухни, он будет чувствовать себя маленьким и наблюдать за их танцем.

– Ты хочешь ей перезвонить? – Голос Эйприл звучал абсолютно нейтрально.

Она когда-то успела снять очки, подвинуть свой стул ближе, и ее карие глаза смотрели терпеливо и ласково. С полным вниманием и доверием, которого он не заслуживал.

– Они… – начал он и прочистил горло. – Они ненавидят сериал. Я говорил тебе?

Она молча покачала головой.

– Думаю, они ненавидели все мои роли. Но Энея особенно, потому что оба преподавали классические языки, и им кажется, что сериал исковеркал историю Вергилия. – Когда он потянулся за водой, его рука слегка дрожала. – Конечно, так и есть, но я все равно не…

Теперь ее колени мягко упирались в его. Легкое касание как знак поддержки. Он заговорил надтреснутым голосом:

– Я н-не ожидал, что они станут писать статьи в авторских колонках о «тлетворном влиянии» сериала и о том, что он «способствует формированию катастрофически ложных представлений об основополагающей мифологии».

Конкретно эта статья публиковалась в самой популярной газете страны, и после того как его компьютер прочитал текст вслух, Маркус пожалел о своем выборе. Если бы он читал сам, на бумаге, то мог бы притвориться, что не разобрал. Перепутал буквы. Не правильно понял, как часто бывало.

В своих статьях родители никогда не упоминали сына или его роль в сериале. Ни разу. Но конечно, фамилии говорили сами за себя, и он мог предсказать реакцию публики, хихиканье над тем, как такие образованные люди родили такого сына, как он.

– Я думал, все будет иначе. Я имею в виду во взрослой жизни. Думал, что буду чувствовать себя по-другому с ними. Когда у меня будет карьера и друзья, и что-то помимо них. Но этого так и не случилось, и, Эйприл… – Он повернулся к ней. Ее глаза снова заблестели, из-за него, и он не мог этого вынести, но и остановиться не мог. – Эйприл, я так злюсь каждый раз, когда вижу их.

Когда она взяла его за руку, он так отчаянно стиснул ее ладонь, что ей, должно быть, стало больно. Она не возразила. Не отодвинулась.

– Ненавижу. Ненавижу, – выплюнул он. – Что они презирают все мои роли и что они написали эти статьи и, вероятно, напишут еще. И что они воспринимали меня так, будто я тупой, ленивый и… и никчемный, хотя, клянусь Богом, я старался. Я старался и старался, изо всех сил, но я был просто ребенком, а они были учителями. Как они могли не понять?

Уже позже он гадал, может, в их школе не приветствовались дети с особыми потребностями или его родители просто были слишком упрямы, чтобы признать, что их ребенок, продукт их генов и наставничества, может оказаться ущербным таким фундаментальным образом? Или стыд из-за этого ослепил их?

Но это не имело значения. Совсем. В любом случае, они никогда не видели в нем того, кем он был, кем мог стать, кем стал. И до сих пор не видят.

Его щеки были мокрыми, и Эйприл промокнула их салфеткой, а он был слишком расстроен, чтобы испытывать неловкость.

– Я знаю, что они меня любят, и я люблю их, но не знаю, как их простить.

Их окружила обида длиною в жизнь, и Эйприл терпеливо ждала и надежно держала его руку в своей и вытирала слезы. Если бы он был воином, как мужчина, которого он так долго изображал, то он тут же пообещал бы ей свою верность, свою жизнь. С облегчением положил бы меч к ее ногам.

Эйприл помогла ему подняться, отвела к дивану и, когда они сели, прижала к себе. Он положил голову ей на плечо, обнял крепко, как только мог, не причиняя боли, и уткнулся лицом