Илюшин с виду бесцельно пошатался по верхней палубе, затем спустился на камбуз. Под внимательным взглядом Сени изучил каждый разделочный нож. Поднял самый большой и взвесил в ладони.

– Кто им пользуется?

– Хозяин. Он любит готовить под настроение.

– А обычно кто кашеварит?

– Повара нанимаем. Но сейчас – Василий.

– Почему так?

– Чужих и без того хватает, – сказал Сеня, выразительным взглядом окидывая Илюшина.

– Чужих хватает, хватает… – эхом откликнулся тот, но, кажется, думал при этом о чем-то своем. Глаза уставились в пустоту за Сениной спиной – так что тот даже обернулся: чего это такое он там углядел?

Ничего там не было. Угол плиты – вот и все.

А Илюшин вдруг заинтересовался устройством якоря. Где находится, как спускается…

– Два становых якоря, – пояснил ему Сеня, остро чувствуя свое превосходство над дурачком. Ничего ведь не знает, вообще. Вопросы-то какие идиотские задает: где хранится якорная цепь. Где-где… В ящике!

Услышав про ящик, Илюшин загорелся желанием взглянуть на него. Пришлось отвести чрезмерно любопытного сыщика вниз, показать требуемое.

Парень долго ходил вокруг якорной цепи, зачем-то принюхивался, провел несколько раз пальцем по огромным черным кольцам.

– А что это на ней налипло?

Сеня пожал плечами:

– Мусор. Цепь вечно на себя всякую грязь собирает.

– Логично, – пробормотал Макар, продолжая изучать свернувшуюся кольцами черную гигантскую змею. – В портах и возле них обычно много всякой водоплавающей гадости. А это что?

Он подобрался, как охотничья собака.

Сеня тут же подошел ближе, склонился над тем, что ему показывали.

Тьфу ты, елки-палки. Он-то думал, тут и впрямь будет что-то интересное! На миг в воображении даже возникла картина: сыщик вытаскивает из звеньев цепи нож, которым убили ребят. Нож-то так и не нашли! Всю яхту обшарили по досточке, но, видать, боевой педераст сбросил его в море.

Сеня не сомневался, что убил Адриан. Сучий потрох! Обезопасил себя со всех сторон, гнида.

Но никакого ножа, конечно, там не было и быть не могло. Илюшин показывал ему обрывок грязной веревки, застрявший между звеньев.

– Ну, бечевка, – мрачно сказал Семен.

– А как она сюда попала?

– Дядя Петя, ты дурак? Сказано тебе: мусора вокруг плавает дофигища. Вон, гондон какой-то прилип.

– Это обрывок пакета.

– Один хрен.

– Нет, не один, – вежливо возразил Илюшин. – Это два совершенно разных хрена.

Он поймал взгляд охранника и решил не углубляться в тонкости отличия изделий.

На цепи нашелся еще небольшой кусок рыбацкой сети, вонявший протухшими водорослями, и несколько самих водорослей, сухих и легких. Они рассыпались в пыль в руках Илюшина.

– Ладно, пойдем отсюда, – сказал Макар.

Сеня чувствовал себя одураченным. Оказалось, он все-таки ждал от этого парня какого-нибудь невероятного трюка, который позволит взять поганца Адриана за мошонку. Не зря же Будаев пошел на все, чтобы сохранить сыщику жизнь! Никита впустую ничего не делает.

Взять хоть Саламата. Дикий же человек. Жил где-то в горах, телевизор впервые в тридцать лет увидел. Сеня так и не понял толком, откуда он родом. Какое-то племя… община… Черт его разберет! И вдруг притащился к хозяину, сидел под дверью, как собака, три дня, прежде чем Будаев соизволил выслушать его. Выяснилось, что мужичок хочет, ни много ни мало, охранять босса от присутствия зла в его жизни. Никита, когда узнал, очень смеялся. Но затем Саламат показал такое, что веселье хозяина сменилось задумчивостью.

Саламат, конечно, личность очень странная. Сеня не раз видел, как тот закупает на местных рынках живых цыплят. Только вот на кухню они не попадали, и курятник у себя в каюте Саламат тоже не разводит. Спрашивается, зачем цыплята? Причем обязательно живые!

И с рисунками этими он чего-то мутит. То стены сажей измажет, а то давай в воздухе пальцами водить. Пальцы узенькие, темно-желтые, как печенья, которые бабка пекла. Сверху тмином посыпаны. Печенья, не пальцы! Одно слово – монгол.

Правда, Саламат не переносит, когда его так называют. Поначалу братва пыталась ему кликуху такую присвоить. Потом прощения просили, извинялись очень – мол, недопоняли, в другой раз умнее будем. Саламат тогда смягчился и объяснил: он – не монгол, он – из цаатанов. Это, говорит, совсем другой народ. Не монголы, нет. Обзывать так нехорошо, не стоит.

Сеня потом специально в интернет залез, долго смеялся: двести человек этих цаатанов осталось на всем белом свете, ютятся в горах на севере Монголии, ездят на оленях, живут в чумах. Тоже мне народ! Дикари какие-то, до сих пор гусей из луков стреляют.

Василий пытался расспрашивать Саламата, как того занесло к ним из такой далекой глуши. Но тот молчал как партизан. Ухмылочками отделывался. Василий – человек въедливый, если чего захочет узнать, не мытьем так катаньем добьется. Напоил он монгола, тьфу, то есть цаатана. На дне рождения Будаева прилюдно потребовал выпить за здоровье хозяина, и тут уж Саламат отказаться никак не мог.

С непривычки желтолицего черта развезло. Но единственное, чего от него добились, – это что прабабка его была уйду-найрук (Сеня понял так, это кто-то вроде шаманихи у них там, в племени), и она отправила подросшего Саламата прочь из племени.

«Ну дык! – гыгыкнул Сеня про себя, услышав это. – Бабулька-то соображала. Нечего там мужику делать, в этой дыре».

Он спросил, где Саламат научился так бесшумно передвигаться. «Олени, – ответил тот заплетающимся языком. – Когда охотишься, близко-близко к нему подходи. Тихо-тихо. Спугнешь оленя – нет еды, ничего нет». И понес какую-то тарабарщину на своем языке, из которой Сеня совсем уж ничего не разобрал.

Больше, сколько ни бились, выжать из Саламата ничего не удалось. На следующий день телохранитель был молчалив, на других охранников не глядел и ни разу больше с ними не выпил, как его ни подначивали.

Может, Саламат убил? Темный ведь человечек. Непонятный.

– …приятных сновидений!

Услышав насмешливый голос, Сеня очнулся от размышлений. Они уже стояли перед каютой сыщика – он и не заметил, когда успели дойти.

– А все-таки, – не удержался он, когда дверь за Илюшиным уже почти закрылась, – чем тебя та веревочка зацепила?

– В смысле – бечевка?

– Ну. Которая в якорной цепи застряла.

Макар покачал головой:

– Она не застряла. Если ты не заметил, она была привязана.

К концу недели Илюшин сказал Адриану, что медлить больше нельзя.

– Вы чувствуете себя нормально? – поразился юноша, исподтишка бросая взгляды на стены. Одну из них Илюшин приспособил под выставку собственных художеств. Он выпросил у Будаева краски, листы большого формата и сплошь изрисовал их. Разнообразием сюжетов Макар не злоупотреблял: на всех его картинах был изображен маяк на скале, покрытой желтым ковром одуванчиков. Их было очень, очень много. Может быть, даже целая тысяча! На одуванчики Илюшин потратил особенно много усилий и желтой краски.