Странное дело, но проделывавший то же самое слуга Куты не выложил там почти ничего: только два или три запасных щита. Возможно, это был своего рода психологический прессинг, этакое свидетельство абсолютной уверенности Куты в быстрой победе? Или просто ограниченность? Впрочем, забивать себе этим голову Стирлинг не стал.

Команда вооруженных широкими граблями мужчин разровняла песок, убрав с него конский навоз от предыдущих скачек, потерянный одним из незадачливых бегунов башмак и множество пестрых ленточек.

Даже бедняк, пояснил Анцелотис, заметив недоумение Стирлинга, имеет право осыпать победителя знаками своего одобрения. Вот в римские времена, говорят, победителей осыпали цветами, а еще чаще — деньгами. На играх можно было разбогатеть. Если, добавил Анцелотис с невеселой усмешкой, конечно, победитель оставался жив.

Что ж, весьма существенное «если».

Где-то над головой у Стирлинга снова грянули трубы, и пульс его невольно участился — и от нетерпения, и от легкого (да легкого ли?) мандража, и от холодной злости на Бренну МакИген, втравившую его во все это безобразие, и от почти детского, мальчишеского возбуждения. Черт, да ведь ему предстоит выступать в самом что ни на есть настоящем рыцарском поединке, судить который будет сам король Артур! Это ли не предел мечтаний для парня, выросшего на Артуровских легендах!

Если он, конечно, останется жив.

Трубы взревели в третий раз, и те, кто ровнял песок на арене, бросились к ближайшим выходам, закрывая за собой тяжелые железные створки — явно сохранившиеся с тех пор, как гладиаторы бились на этой арене друг с другом и с дикими зверями. Надо ведь было утаскивать куда-то трупы… Нельзя не признать, невольно восхитился Стирлинг, для своего кровавого предназначения арена подходила идеально. Хорошо хоть, он выступал не в гладиаторском поединке, пусть даже у Куты и имелась собственная точка зрения на этот вопрос.

Тем временем невидимый рефери на балюстраде снова заговорил:

— По следующему сигналу трубы соперники выезжают из ворот и совершают полный круг. Анцелотис, объехав арену, занимает позицию у ворот; Кута же — в дальнем конце поля лицом к воротам. Еще один сигнал даст начало поединку на копьях. Ежели копье ударит куда-либо помимо щита, ударивший признается нарушителем правил, а его соперник объявляется победителем. Поединок имеет целью выказать ловкость в обращении с оружием во славу королей Лота Льюддока и Думгуэйла Хена, но никак не убийство соперника. Поединок прекращается, как только один из вас остается без оружия и щитов — включая запасные. Ежели кто из соперников лишается сознания от удара, он признается побежденным. И да придаст вам сил и воли к победе Господь Всемогущий, карающий грешников своим огненным мечом. Аминь.

Если это напутствие относилось и к Куте, Стирлинг готов был бы съесть свою лошадь с копытами, подковами и всей сбруей. Анцелотис тоже не удержался от фырканья. А потом протрубил сигнал, Анцелотис врезал по бокам коня пятками, и тот с грохотом вылетел из ворот на арену. Потребовалась жесткая работа поводьями и резкий окрик, прежде чем Анцелотису удалось умерить немного пыл разгоряченного животного и перевести его на подобающий шаг. Огромный боевой конь, казалось, парил над песком арены.

Как-то раз Стирлингу довелось видеть в Вене танец знаменитых липиззанских лошадей — они казались скорее огромными белыми птицами, нежели жеребцами из плоти и костей, потомками лучших боевых лошадей Европы, и эти их изящные пируэты предназначались когда-то для убийства… Здесь, под хмурым, дождливым небом, не было ни бальной залы, ни хрустальных люстр, ни мраморных балюстрад, ни портретов кисти лучших европейских мастеров. Единственное, что напомнило Стирлингу то выступление, — это боевой конь Анцелотиса, явно выученный подобным маневрам, подобным образом и, несомненно, той же ценой.

Увы, присутствие Стирлинга невольно подавало ногам Анцелотиса лишние команды, отчего конь недоуменно встряхивал головой и косил выпученным глазом. Тем временем конь Куты, заметно уступавший Анцелотисову в массивности, тоже вырвался из стартовых ворот галопом и проскакал мимо Анцелотиса, казалось, на расстоянии вытянутого меча. Ни тот, ни другой даже не посмотрели друг на друга, что изрядно раздосадовало Стирлинга — тот хотел узнать как можно больше об экипировке сакса, прежде чем вступать с ним, как бы это сказать, в боевое соприкосновение.

Они свернули у дальнего конца разделяющей арену пополам стены и поехали обратно к воротам мимо ободряюще кричавших что-то бриттов, горстки презрительно ухмылявшихся саксов, мимо королевского шатра. Моргана сидела неподвижно, побелев как мраморное изваяние. Что тревожит ее больше, подумал Стирлинг: судьба свояка или исход поединка для саксов? Тем временем они вернулись к стартовым воротам. Кута проехал дальше, а Анцелотис натянул поводья, развернул коня и боком поставил его более-менее на место. Кута послал коня в галоп и, доскакав до конца стены, тоже развернул его лицом к Анцелотису.

Все это очень напоминало средневековый турнир; впрочем, имелись и весьма существенные различия. Оба соперника были вооружены копьями из крепкого ясеня длиной добрых пять футов с угрожающего вида железными остриями, добавлявшими к их длине еще дюймов семь. Однако в отличие от средневековых пик у этих не имелось ни гард, ни похожих по форме на колокол насадок, позволявших крепче держать их в руке. Анцелотис сунул тупой конец копья под локоть правой руки, прижал его к телу как можно крепче, а острие направил движением запястья и кисти в сторону Куты — не самая простая задача, учитывая вес этой штуковины. Ни у него, ни у Куты не было доспехов, способных выстоять перед ударом острия такого копья, нанесенным со скоростью несущегося на всем скаку боевого коня. Стирлинг не сомневался, что подобные поединки очень часто заканчивались смертными случаями — даже позже, во времена «классических» рыцарских турниров. В пятисотом же году от Рождества Христова и самого понятия «рыцарь» еще не существовало.

Король Гододдина поднял щит, прикрывая им торс; отпущенные при этом поводья свободно повисли по сторонам от седла. С ловкостью, говорящей о многолетнем опыте, он управлял пытавшимся сойти с места конем, пользуясь для этого только коленями и пятками. Стирлинг напрягся в ожидании сигнала. В потемневшем небе блеснула молния, потом раскатился гром. По арене пронесся порыв ветра, и на лицо упали первые капли дождя, обещавшего превратиться в ливень.

За спиной у Стирлинга взревели трубы.

Анцелотис с Кутой послали лошадей в галоп. Краем глаза Стирлинг видел летящую навстречу красной змеей стену. Оба пригнулись за щитами, выставив вперед копья. Ближе… еще ближе…

Удар едва не выбил Стирлинга из седла.

Он подлетел на несколько дюймов вверх, беспомощно взмахнув руками. Когда бы не стремена, он наверняка хлопнулся бы на землю. Копье Куты скользнуло по его щиту, едва оцарапав его поверхность. Его же копье ударило в щит молодого сакса с силой, отбросившей того едва не на фут назад, и стремян, позволивших бы ему удержаться в седле, у Куты как раз и не было. Кута грянулся оземь за хвостом своего коня, так и не выпустив из рук щита с накрепко застрявшим в нем копьем Анцелотиса.