то она почти полностью сосредотачивала внимание на гетеросексуальных отношениях (если изучить отчеты инспекции Эда Риго из Руана XIII века, то мы увидим, что женщин обвиняли в сексуальных преступлениях в той же мере, что и мужчин). В паре пенитенциалов раннего Средневековья, предназначенных для использования в первую очередь в монастырях, встречаются епитимьи для женщин, которые «впадали в порок» вместе, но это не наказывается так же сурово, как прелюбодеяние: в Пенитенциале Феодора Кентерберийского на женщину, которая «впадала в порок с женщиной», накладывается епитимья на три года, тогда как мужчине за секс с замужней женщиной – четыре года, а за секс с другим мужчиной – десять[167]. Пенитенциал Беды Достопочтенного накладывает три года епитимьи на женатого мужчину, который вступил в отношения с замужней женщиной, четыре года за «содомию» (определение не уточняется), три года за «блуд женщины с женщиной» и семь лет за «блуд монахини с монахиней посредством инструмента». За прегрешения монахов и монахинь обычно накладываются более серьезные епитимьи, так что не вполне понятно, почему наказание здесь более суровое: поскольку речь идет о монахинях или поскольку был использован инструмент.[168] Почти 700 лет спустя в утверждениях лоллардов выразили аналогичную озабоченность сексуальной активностью монахинь, включая контрацепцию, аборты и детоубийство, секс друг с другом, скотоложество и использование предметов в сексуальных целях.

Подобные обвинения в адрес конкретных людей, а не просто общие утверждения, встречаются довольно редко, и когда автор обращается к иносказанию, как аббатиса Элоиза в письме к Абеляру, можем ли мы сказать точно, что она имеет в виду сексуальные отношения между женщинами? Карма Лохри считает, что Элоиза пишет о монахинях, которых соблазняют нашедшие приют в монастыре мирянки:

Несомненно, ничто так не способствует соблазнению женщины как женская лесть, и ни с кем женщина не делится грязью совращенного ума с такой готовностью, как с другой женщиной; вот почему святой Иероним особенно увещевает женщин священного призвания избегать связей с мирянками[169].

Если так перевести этот отрывок, то легко прочитать его так, как будто мирянки соблазняют монахинь и подталкивают их к сексуальным отношениям. Но латинское слово lenocinium также может значить «убранство», и в таком переводе это будет значить, что роскошные наряды мирских женщин развращают монахинь, но не обязательно подталкивают к сексу. Кроме того, lenocinium также означает сводоничество или сутенерство, что может значить, что мирянки могли подговаривать монахинь на секс с мужчинами. Сохранять объективность здесь значит принимать возможность того, что этот отрывок можно интерпретировать как указание на однополые отношения, но также признавать его неоднозначность – которую, возможно, Элоиза создавала намеренно.

Как и в случае с другими видами сексуального поведения, более однозначные свидетельства до нас доходят по большей части из судебных протоколов. Здесь становится очевидно, насколько редко такие женщины представали перед судом: историки нашли только двенадцать таких случаев за все Средние века.

Вряд ли это связано с тем, что так мало женщин вступали друг с другом в сексуальные отношения: скорее это связано со средневековым представлением о том, что секс – это то, что один человек делает с другим путем пенетрации.

Если женщины не использовали дилдо, это не считалось сексом. Суды и судьи могли затрудняться в определении того, какое именно преступление совершили две женщины, если только они не имитировали половой акт между мужчиной и женщиной.

Этьен де Фужер (ум. 1178) в своей «Книге манер» изображает секс между женщинами скорее как смешной, чем греховный, из-за отсутствия фаллоса.

Хотя Этьену отсутствие мужчины и кажется нелепым, он тем не менее указывает, что женщин такая ситуация вполне устраивает. Сахар Амер предположил, что необычная для западноевропейской культуры формулировка Этьена (щит к щиту – и без копья (“shield to shield without a lance”)) встречается в более ранней арабской литературе и что эти гомоэротические идеи пересекли культурные границы.

Если же использовался искусственный фаллос, то в половом акте возникал пенетрирующий партнер: такая женщина нарушала гендерные роли, принимая на себя роль активного партнера. Пенитенциалы в разговоре об «инструментах», которые используют женщины, также указывают, что прегрешение считалось более серьезным, если в нем использовался фаллос.

Разумеется, в дополнение ко всему однополые отношения не приводили к рождению детей и не могли бросить тень на отцовство детей и поставить под угрозу наследование собственности, а это значит, что в этом отношении они представляли собой меньшую проблему, нежели гетеросексуальное прелюбодеяние.

Следовательно, те женщины, которых суды приговорили за однополые отношения, не рассматривались как лесбиянки (слово, которое в Средние века не использовалось) или как носительницы гомосексуальной ориентации: они посягали на роль мужчин.

Например, Катерина Хетцельдорфер была казнена в Шпайере в 1477 году за неназванное в протоколах преступление; женщины свидетельствовали, что она хотела исполнить с ними «мужскую волю» и что она «вела себя как мужчина с женщинами». Хетцельдорфер призналась, что она использовала «кусок дерева, который она держала между ног» и «что она сделала инструмент из куска красной кожи, передняя часть которого была набита хлопком, и вставила в него деревянную палку»[170].

Зачастую осужденные женщины не только использовали дилдо, но и одевались в мужскую одежду. Это еще больше запутывает источники. Если описано, что женщина одевалась как мужчина, но нет указаний на ее сексуальное поведение, теоретически она могла вступать в однополые отношения, но мы не имеем права делать такой вывод. Когда мужчина переодевался женщиной, чаще всего он это делал с сексуальными целями (или в качестве маскировки, чтобы избежать насилия). Когда женщины переодевались мужчинами, у них могла быть на то масса других причин. Во многих средневековых историях о женщинах в мужской одежде – включая истории о (легендарных) святых, которые вступали в мужские монастыри, и о (скорее всего, реальной) студентке Краковского университета XV века – женщины переодевались в мужчин, чтобы получить доступ к учреждениям, в которые женщины попасть не могли. Путешественницы также могли считать, что безопаснее переодеться в мужчину, чтобы избежать сексуального насилия. В художественной литературе таких примеров больше, чем в реальных документах, но у нас нет совершенно никаких причин предполагать, что что-то такое должно попасть в судебные протоколы; в любом случае, даже если переодевание в мужчину использовалось только для продвижения сюжета, это вполне достоверный ход. Таким образом, женский кросс-дрессинг зачастую встречается в других контекстах помимо сексуальных или романтических отношений с другой женщиной.

Когда мы наблюдаем в художественной литературе несексуальный женский кросс-дрессинг, как во французской «Иде и Оливе» – жесте XIII века, которую в последующие века неоднократно пересказывали, где героиня переодевается мужчиной, чтобы сбежать от отца, – у этого могут быть сексуальные последствия. Ида добирается из Испании до Рима, где дочь императора влюбляется в нее. Они женятся. В первую брачную ночь