Положение дел дошло до такой степени несообразности – хозяин поит вином слугу! – что старик покорно и тупо взял поднесенную чашу и начал пить, часто двигая остреньким кадычком.

Выпил.

Вторая чаша пошла Тамиту.

– Мы ничего не видели, – слабо просипел тот и заслужил уничтожающий взгляд товарища, и понял, что выдал их обоих с головой.

– Пей, – сказал ему Мегила.

Когда старики выпили по шесть чаш, им было уже все равно, что произошло с мальчиками и даже что произойдет с ними самими. Почти одновременно они повалились на пол, икая и хлюпая носами. «Царский брат» поставил кувшин рядом с ними и, выбравшись наружу, пошел к амбару.

Там он привел в чувство землекопа, предварительно вытащив его из норы.

– Говори.

Тот, проморгавшись и сообразив наконец, кто он и где, сразу же выложил: надо бежать. Бежать можно только через подземный ход, ибо вокруг глаза и уши, и стоит только господину выйти за ворота, об этом тут же станет известно Аменемхету.

– Кто тебя послал?

– Это неважно, – быстро говорил землекоп, время от времени сморкаясь и сплевывая на землю. – Это хороший человек, важный человек, он дал план этого заложенного подземного хода, он дал денег, чтобы купить лодку, она уже готова. Хорошая лодка, можно плыть и по ветру, и против ветра.

– Кто тебя послал?!

Землекоп попытался врать и дальше, но «царский брат» взял его двумя пальцами за ключицу и резко надавил вниз. Врун вскрикнул и аж закашлялся от боли.

– Но я не знаю, не знаю этого человека, я видел его, но я не знаю, как его зовут.

– Отведи меня к нему. Я дам тебе больше денег, чем этот человек, а если ты откажешься, я тебя убью прямо сейчас.

39

Яхмос закончил говорить и медленно обвел взглядом собравшихся жрецов. Они сидели в простых деревянных креслах, расставленных широким полукругом на гранитном полу в главной приемной зале укрепленной княжеской резиденции в Темсене. Здесь не было никаких следов обычной фиванской роскоши. Жилище молодого князя тяготело к превращению не во дворец, но в обычное воинское становище.

Жрецы сидели в разных позах. Опустив голову на грудь, склонив набок, задумчиво подперев ладонью, откинув затылок на спинку. Никто не смотрел в сторону князя, никто не спешил заговорить. Ибо заговоривший должен был или согласиться с речью Яхмоса, или опровергнуть ее. Выступить против нее мешали здравые мысли, в ней высказанные, и шум обширного воинского лагеря, все время стоявший на границах слуха всех собравшихся, даже самых пожилых и тугоухих. Согласиться с речью – значило мгновенно перевернуть весь порядок привычной жизни и броситься в бурный водоворот событий, из которого никто не обещает вывести живым.

Шахкей, говоря о том, что молодой номарх собрал у себя в загородном доме заговорщиков, имел в виду людей власти Верхнего Египта, княжеских родственников, начальников городских стражников, командиров наемных ливийских и нубийских отрядов, что нанимали купеческие сообщества для охраны своих караванов во время перехода через восточную пустыню. Гиксос размышлял по-гиксосски, считая, что вербовать сторонников имеет смысл лишь из числа тех, кто может явиться с каким-то количеством вооруженных людей. Яхмос был египтянином и знал поэтому, что любое большое движение может в его стране начаться лишь с благословения водителей народного духа, и поэтому собрал у себя настоятелей храмов главных божеств каждого нома. Он с удовольствием обошелся бы без них, но обойтись не мог. Он слишком хорошо представлял себе породу этих людей, поэтому заранее подумал о способе, каким можно использовать настроения собранного в одну кучу жречества. Кстати, сам процесс сбора заслуживал бы отдельного описания и несомненного восхищения решительностью и изобретательностью молодого правителя. Жрецы разных божеств как минимум не доверяли друг другу, чаще же просто ненавидели и презирали. Непримеримее всего были служители одного бога из разных номов. Например, верховный жрец Гора из Ни-ент-бака, что в номе Туф, считал верховного жреца Гора из Теба, что в номе Тес-Гор, своим злейшим врагом. Усадить их рядом было немыслимо, и ради успеха сборища одним жрецом из двенадцатого менее богатого и влиятельного нома Туф пришлось пожертвовать.

Остальных Яхмос перехитрил, приглашая каждого как бы по отдельности. Одни прибыли из любопытства, другие из алчности, ибо всем обещались значительные подарки, третьи (самые бедные и захудалые) были просто польщены тем, что о них вспомнили.

Яхмос принял меры к тому, чтобы до святых отцов не дошла новость о возвращении ладьи Амона, и собрал их вместе. Под окнами залы он велел выстроить весь полк «Летящие стрелы», вместе со всеми полковыми трубами. Офицерам даны были подробные указания по поводу того, как следует управлять воинским шумом.

К настороженно рассевшимся жрецам Яхмос вышел в полном генеральском облачении, оно делало его старше и вообще придавало внушительности. Вышел без телохранителей и офицеров свиты. Произнес молодой полководец не слишком длинную и умно составленную речь. Не обрушивал на святых отцов пустые заклинания, не напоминал о древней славе страны, о нечистом чудовище, сидящем в дельте Хапи. Он напомнил им о той непомерной доле доходов, от которой им приходится отказываться ради насыщения бездонной глотки Авариса. Не новую вспышку ненависти к засевшему в дельте азиату рассчитывал он вызвать этим напоминанием, а дать выход глухому раздражению в адрес верховного жреца Аменемхета и храма Амона-Ра. Раздражению, которое начало копиться с того момента, как верховное божество Фив присвоило себе право на денежные отношения с Аварисом от имени всего Верхнего Египта. Нечистому правителю это было выгодно, ибо он стал получать золота больше, чем прежде, и поступления эти стали аккуратнее, чем в те времена, когда ему приходилось собственноручно вытряхивать казну каждого отдельного княжества и храма. Но чтобы стало так, казну каждого отдельного княжества и храма вытряхивали люди Аменемхета.

Яхмос прослоил свою речь похвалами и славословиями в честь верховного жреца Аменемхета. Как разросся, как разбогател, каким сияющим золотом облился в годы его верховенства когда-то столь заурядный храм Амона. Ему показалось в этот момент, что он слышит множественный зубовный скрежет за плотно сжатыми губами собравшегося жречества. Святые отцы прекрасно понимали, на чьих законных доходах взрастало это фиванское великолепие. Доходы было легче скрывать от азиатских сборщиков, чем от писцов Амона, которые проникали своим носом в каждый кувшин и заглядывали под хвост каждому волу. Старики вздыхали, но продолжали молчать. И верховные жрецы Хнума и Сопдет из нома Аб, и верховный жрец Гора из нома Тес-Гор, и жрецы богини Хибен из нома Тен, Хатор – из Теп-Ахе, и Маат – из Хесф-Пеху, сидевшие по правую руку от Яхмоса. Сидевшие по левую руку жрецы бога Хем из нома Кобти, и Небтха из Со-Хем, и верховный жрец Анубиса из нома Анупу и южного Анубиса, из нома Хесф-Хент, и Изиды из нома Уот тоже молчали. Чем горячее были похвалы Яхмоса в адрес Аменемхета, тем угрюмее становилось это молчание.

Но ни одного слова недовольства даже эта тяжелейшая речь выдавить из этих старцев не смогла.