– Я вынуждена все время перемещаться между Эскивиасом и Мадридом, – посетовала донья Хуана, когда подали ужин. – Наш род из поколения в поколение владел местными виноградниками, и мне приходится следить, чтобы арендаторы исправно платили ренту. – Внезапно по ее лицу скользнула печаль. – У нас с Педро было трое детей, но от младенческих болезней оправился только один, названный в честь покойного отца. Сейчас он живет в Новой Испании и занимает важный пост при дворе вице-короля. – Донья Хуана обвела рукой стол: – Все это серебро – оттуда. Я, конечно, счастлива за сына: именно этого он и хотел. Но в его отсутствие мне приходится одной следить за семейным достоянием. Уж лучше бы он жил в Испании, чем присылал мне дорогую утварь… – И она вздохнула.

Хотя донья Хуана носила траур по мужу, ее внушительный бюст был затянут в сверкающий шелк и украшен брошью с двумя огромными изумрудами – квадратным и шестиугольным – в массивной золотой оправе, изображающей животных Нового Света. Блестящие черные волосы моей хозяйки были собраны в высокую прическу и скреплены гребнем из черной раковины, на которой поблескивали крохотные жемчужины. В сумраке ночи ее колдовские глаза мерцали еще более соблазнительно. Неудивительно, что мой добрый Педро был от нее без ума. Мне самому приходилось постоянно напоминать себе, что я здесь только по делу.

– Местным жителям не терпится свести с вами знакомство. Мне хотелось бы представить вас лучшим людям Эсквивиаса. – И донья Хуана с удовольствием принялась за сочное жаркое из кролика с морковью и турецким горохом. – Иначе, боюсь, вы тут умрете со скуки.

Я пригубил душистого и нежного вина; его аромат щекотал ноздри, пробуждая мозг. Да, этот дурманящий эликсир вполне заслужил свою славу. Похоже, в будущем я с трудом смогу пить вино от иной лозы.

– Донья Хуана, вы преувеличиваете, – заметил я.

– Дон Мигель, вы забываете, кем являетесь в глазах этих людей! Герой войны, человек, который повидал почти весь мир, прославленный поэт и автор долгожданного пасторального романа. Поверьте, этих достоинств вполне достаточно, чтобы причислить вас к сливкам эскивиасского общества. Давайте условимся сразу: у вас будет целый день, чтобы разбирать рукописи Педро, и вы можете уходить и приходить по собственному желанию – но ваши вечера принадлежат мне! В каждый мой приезд соседи ждут, что я сумею оживить нашу деревенскую жизнь. Они жаждут новостей из Мадрида. Я постоянно даю званые вечера и надеюсь, что вы украсите их своим присутствием. А еще я намерена принимать любые приглашения в гости. – И, подмигнув, донья Хуана добавила заговорщицким тоном: – Мой дорогой друг, попомните мои слова – вы не найдете лучшего места, чтобы остепениться и пустить корни. Здесь есть несколько чудесных девушек из самых благородных эскивиасских семейств, которые составили бы прекрасную партию человеку ваших заслуг. Признайте, рано или поздно вам все равно придется расстаться с холостой жизнью.

В отдалении завыл волк. Ему ответил другой.

– Да, здесь водятся волки, – спокойно подтвердила донья Хуана. – Но это не должно вас беспокоить – если, конечно, вы не собираетесь в одиночестве бродить по равнине ночью.

Я поинтересовался, знакома ли она с семейством Санчо Пансы.

– А откуда вы его знаете?

Я объяснил.

– Конечно, в этом селении все знакомы друг с другом. Бедная Тереса осталась одна с маленьким ребенком, когда эти проклятые корсары похитили Санчо. Больше мы о нем не слышали. Тереса будет счастлива узнать, что вы встречали ее мужа в этом ужасном краю неверных. Она всю жизнь работает на нашу семью. И ее дочка, Санчинья, тоже.

Пожелав донье Хуане добрых снов, я вышел во двор и раскурил трубку. Золотая Венера, ярко сиявшая в небесах, напомнила мне первую ночь в Алжире. Что принесут мне следующие месяцы в этом селении? Хотя будущее было скрыто под мутными водами неизвестности, я решил, что это отличное место, дабы наполнить пустые карманы, подлатать измученное тело и дать душе отдых от постоянной борьбы.

Мое первое утро в доме доньи Хуаны началось с пения птиц; казалось, их веселый щебет несется из каждого уголка селения. Запив горячим шоколадом ломоть свежего, золотящегося от масла хлеба, я отправился на рекогносцировочную прогулку по деревне. В свежем утреннем небе порхали стаи воробьев, ласточек и горлиц. Я не чувствовал себя таким счастливым с тех самых пор, когда вновь ступил на испанскую землю почти пять лет назад. Селение расстилалось передо мной, словно Эдем из пасторальных романов, бесконечно далекий от войн и распрей, – место, где люди и природа живут в согласии. Посередине мощенных булыжником улиц бежали прозрачные ручейки. Их чистые воды пахли так, словно брали начало в цветущем апельсиновом саду. Быть может, именно тут моей душе суждено окончательно исцелиться после алжирского плена. И возможно, мне действительно стоит укрыться в Эскивиасе, пока не истончатся цепи, приковавшие меня к Ане де Вильяфранке и дну Мадрида – города, в котором меня, скорее всего, ожидала смерть или тюрьма.

Я погрузился в приятную, хотя и печальную работу. Некоторые из стихотворений Педро были записаны в тетрадях, но большинство достались мне в виде разрозненных листов. Я насчитал примерно две сотни неопубликованных стихотворений, причем почти ни одно не имело даты. Многие были подписаны псевдонимом «Дамон» – Педро использовал его для пасторальных сочинений. Среди этой поэтической сокровищницы, которая уже была частично мне знакома, я обнаружил традиционные подражания Петрарке и испанским кансьонерос[15]. В них звучало эхо той мелодики Гарсиласо, которая когда-то и привлекла меня в поэзии Педро. Но его нельзя было назвать рядовым подражателем бессмертных бардов: Педро облекал в классические схемы собственные мысли – оригинальные и исполненные неподдельного чувства. Его барочную любовную поэзию пронизывал мотив краткости того пути, который уготован каждому из нас на земле. Мне стоило немалых трудов разобрать его замысловатый почерк, однако я не мог припомнить более приятного занятия. Разбирая стихи Педро, я словно продолжал беседу с ушедшим навеки старым другом. Без сомнения, это была самая отрадная работа моей жизни. Неужели удача снова обратила ко мне свой лик?

Казалось, донье Хуане доставляет особое удовольствие председательствовать на званых ужинах, где эскивиасское красное вино текло рекой. Стряпня ее кухарки не уставала поражать меня: кролики и куропатки, запеченные с белой фасолью; каркамуса из телятины с репчатым луком, сельдереем и свежайшими бобами; местные хлебцы с острыми колбасками и обилием чеснока; огромные ломти хамона; красные перцы и грозди самого спелого и сладкого винограда… Даже простая чечевичная похлебка становилась в руках доньи Петры сытной, ароматной и аппетитной, словно изысканный деликатес. Поскольку страсть ее хозяйки к доброй еде была воистину неутолима, в кухне всегда трещал огонь, на нем булькали горшки, а соблазнительные запахи просачивались под дверь каждой комнаты с утра до позднего вечера.

Сплетни доставляли вдове не меньше удовольствия, чем вкусная еда. На первом званом ужине, который она устроила в мою честь, я познакомился со старым деревенским священником Хуаном де Паласиосом. Борода и волосы его были совершенно седы, лицо иссушено беспощадным солнцем Ла-Манчи, но маленькие глазки горели живым любопытством.