Завязалась грандиозная битва. К сведению зоологов могу сообщить следующее: тигр не станет сразу впиваться зубами в выброшенную из воды акулу – сперва он будет бить ее лапами. Ричард Паркер начал мутузить акулу. И от каждого удара я вздрагивал. А удары у него были сокрушительные. Он мог бы одним махом переломать человеку кости, расколоть в щепки любую мебель и разнести вдребезги целый домище. Акуле, ясное дело, такое обхождение пришлось не по нутру: она корчилась, извивалась и так и норовила цапнуть его зубами.

Быть может, потому, что Ричард Паркер никогда раньше не видал ни акул, ни других хищных рыб, случилось то, что случилось, напомнив мне одну простую и очевидную вещь: Ричард Паркер не самый искусный боец – даже он, невзирая на свою силищу и сноровку, то и дело промахивался. Левой лапой он угодил прямо в акулью пасть. Акула сжала челюсти. Ричард Паркер тут же вздыбился. Акула подскочила вместе с ним, но челюсти не разжала. Ричард Паркер рухнул обратно, широко раскрыл пасть и дико взревел. Меня словно жаром обдало. Воздух и впрямь задрожал, как это бывает над дорогой в знойный день. Могу себе представить, как где-то вдали, милях в ста пятидесяти, вахтенный на каком-нибудь корабле вздрогнул от страха, огляделся с опаской по сторонам, а после доложил: слышал, мол, странные звуки – будто кошка мяучит, и это посреди собачьей-то вахты! Этот рев слышался мне еще несколько дней. Но акула, прямо скажем, – глухая тетеря. И покуда я, которому вряд ли когда пришло бы в голову кусать тигра за лапу, не говоря уже о том, чтобы ее проглотить, не находил себе места от оглушительного рева, то дрожал, то замирал от ужаса, акула улавливала лишь едва ощутимые колебания воздуха.

Ричард Паркер развернулся и свободной лапой принялся царапать акулу и кусать ее за голову, а задними лапами кромсать ей брюхо и спину. Но акула только крепче впилась ему в лапу и колошматила его хвостом, теперь единственным своим средством защиты и нападения. Тигр и акула, извиваясь, кубарем катались по дну шлюпки. Собравшись с силами и с духом, я перебрался на плот и вытравил линь до отказа. Я уже видел только оранжево-темно-синие блики тигриной шкуры и акульей, вспыхивавшие яркими пятнами то тут, то там на ходившей ходуном шлюпке. И слышал только, как жутко ревел Ричард Паркер.

Наконец шлюпку перестало качать. А через несколько минут показался Ричард Паркер: он сел и стал лизать левую лапу.

В течение следующих дней он только и делал, что зализывал раны на всех четырех лапах. Шкура у акулы покрыта мелкими бугорками – они-то и делают ее шершавой, как наждачная бумага. Вот он и порезался о нее, пока неистово трепал акулу. Левая лапа у него была поранена, но, судя по всему, не так чтоб уж очень: все пальцы и когти были целы. А вот от акулы, если не считать кончиков хвоста и пасти, почти ничего не осталось – только жалкое месиво. Ошметки красновато-серого мяса и требухи валялись по всей шлюпке.

Часть акульих останков я изловчился подцепить острогой – но, к сожалению, никакой жидкости в акульем позвоночнике не обнаружил. Зато мясо было вкусное, да и рыбой не отдавало, а хрустящие хрящи не шли ни в какое сравнение с опостылевшей мне мягкой пищей.

Я ловил акул и дальше – совсем маленьких, должно быть, акулят, и сам же убивал. Оказалось, что куда проще и легче протыкать им глаза ножом, чем дубасить по голове топориком.

Из всех корифен я особенно запомнил одну. Было это ранним утром, день тогда стоял пасмурный, и мы угодили в самую гущу летучих рыб. Ричард Паркер управлялся с ними с присущей ему ловкостью. А я прятался под черепашьими панцирями. Правда, выставил наружу острогу с куском сетки на конце – вроде сачка. Думал рыбы наловить. Но не повезло. Летучки, жужжа, пролетали мимо. Тут из воды выскочила корифена – хотела, как видно, сцапать летучку. Но промахнулась. Летучка с испугу перелетела через шлюпку, а корифена, точно пушечный снаряд, со всего маху врезалась в планширь. От такого удара шлюпка содрогнулась от носа до кормы. На брезент брызнула струйка крови. Я мигом вскочил. И, пробравшись под градом летучек, схватил корифену, буквально вырвав ее из пасти акулы. Втащил на борт. Она была ни жива ни мертва и переливалась всеми цветами радуги. Ну и улов! Всем уловам улов! Не налюбуешься. Спасибо тебе, Иисус-Матсья. Рыбина попалась жирная, мясистая. Никак не меньше сорока пяти фунтов. Такой можно накормить целую ораву. А глазной и позвоночной жидкостью – затопить целую пустыню.

Но, увы, Ричард Паркер уже повернул голову в мою сторону. Я заметил это краем глаза. Летучки только и мелькали вокруг него, а он на них ноль внимания; его интересовало одно – рыба, которую я держал в руках. Он был в восьми футах от меня. Сидел с полураскрытой пастью – из нее торчало рыбье крыло. Спина выгнулась. А крестец вогнулся. Хвост вздернулся. Ясное дело, того и гляди набросится, и не на кого-нибудь, а прямо на меня. Бежать – поздно, свистеть – тоже. Вот и пришел мой. последний час.

Все, с меня довольно. Слишком долго я мучился. Весь изголодался. Столько дней без еды – и вдруг возьми и отдай за здорово живешь.

И тогда в приступе голодного исступления – потому что еда была для меня важнее жизни – я, беззащитный и голый, в прямом смысле слова, посмотрел Ричарду Паркеру прямо в глаза. И тут он дрогнул – куда только подевались его грозная спесь и сила. По сравнению с моей волей они обратились в ничто. Я глядел на него строго и вызывающе, а он – на меня. Любой владелец зоопарка скажет, что тигр, как всякая кошка, никогда не нападет, если смотреть ему прямо в глаза, – будет ждать, пока олень, антилопа или тур не отведет взгляд. Но знать – одно, а делать – совсем другое (впрочем, и знание не поможет, вздумай вы играть в кто кого пересмотрит со стайной кошкой. Пока вы будете сверлить взглядом одного льва, другой тем временем набросится на вас сзади). Непреклонная борьба взглядов за ранг и превосходство между мальчиком и тигром длилась не больше двух-трех секунд. Ему довольно было и короткого рывка, чтобы сразить меня наповал. Но я не отвел взгляд.

Ричард Паркер облизнул нос, засопел, отвернулся. И злобно сцапал летучую рыбу. Победа была за мной! Я стоял и тяжело дышал, не веря своим глазам, а потом, крепко обхватив корифену, живо перебрался на плот. И через некоторое время швырнул Ричарду Паркеру здоровенный ломоть рыбы.

С того самого дня мое превосходство было бесспорно, и я стал все больше времени проводить в шлюпке – сперва на носу, а после, когда осмелел, и на брезенте: там было удобнее. И все же я боялся Ричарда Паркера, правда, когда на то были основания. А так смотрел на него совершенно спокойно. Человек ко всему привыкает – кажется, я уже это говорил? То же самое вам скажет всякий, кто хоть раз попадал в переплет, как я, и вышел сухим из воды.

Сначала я ложился на брезент, опираясь головой на свернутый его край со стороны носа шлюпки. Носовая ее часть, как и кормовая, была выше средней, и оттуда я мог спокойно приглядывать за Ричардом Паркером.

Чуть погодя я уже устраивался по-другому – головой на среднюю банку, спиной к Ричарду Паркеру. В таком положении я хоть и находился дальше от краев шлюпки, зато меня уже не обдавало ни ветром, ни брызгами.