Конечно, можно подняться выше и лететь над этим пушистым ковром, наслаждаясь прекрасной картиной… Но этого делать нельзя. Во-первых, над облаками есть высокая вероятность встречи с немецкими истребителями, а во-вторых, идя на малой высоте, сохраняешь хоть небольшой, но все-таки шанс разглядеть цель…

Однообразная картина, наблюдаемая из пилотской кабины, иногда нагоняет некоторую сонливость. Тогда начинаешь разговаривать с экипажем. Можно рассказать очередной анекдот или неспешно обсудить какой-нибудь животрепещущий вопрос фронтовой жизни… Неважно, главное – взбодриться. В крайнем случае стукнешься затылком о бронезаголовник. Хоть и больновато, конечно, зато помогает безотказно.

Дымка еще немного рассеялась.

– Внимательнее смотри за воздухом! – напоминаю стрелку.

– Понял, командир.

Но то ли немцы в этот момент решили не выходить из своих уютных портов, то ли мне в этот раз не повезло… Неизвестно. Важен результат, вернее, его полное отсутствие.

– Ну что, командир, пора домой, – напоминает штурман.

Самолет ложится на обратный курс. С одной стороны, испытываешь чувство облегчения, ведь каждая следующая секунда хоть немного, но приближает меня к дому. Но сердце нещадно жжет обида. Еще бы! Пройти через весь Финский залив туда и обратно, справившись со всеми погодными сюрпризами… И все лишь ради того, чтобы вернуться с торпедой на собственный аэродром…

Конечно, изматываешься страшно. Никакими словами не передать этого. Приземлился, зарулил на свое место, выключил двигатели и… обессиленный продолжаешь сидеть в своем кресле. А ведь сейчас надо идти на КП для доклада…

– Все нормально, командир? – спрашивает вскочивший на крыло обеспокоенный техник.

– Да, все хорошо, – едва слышно отвечаю я, – сейчас вылезу.

С трудом выбираюсь из кабины и по лестнице, подставленной заботливым техником, спускаюсь на грешную землю. Но она, словно отказываясь принимать своего блудного сына, ритмично покачивается у меня под ногами. Ну ладно, это чувство мне знакомо. Через некоторое время пройдет…

Неуклюжей медвежьей походкой направляемся на КП в абсолютном молчании. Да и говорить-то особо не о чем, а даже если бы и нашлась тема для беседы, то сил для этого все равно не оставалось. Топаешь равнодушный ко всему на свете. Кажется, ничто не в состоянии вдохнуть жизнь в уставшее тело.

Доклад о вылете много времени не занял. Ведь ничего достойного внимания с нами не произошло. Штурман развернул свою карту, и мы с Борзовым вновь прошли весь маршрут, особо обратив внимание на те районы, где нам удалось наблюдать морскую поверхность.

– Молодцы, соколики, – похвалил командир, – отдыхайте…

С огромным трудом заставляя шевелиться свои непослушные ноги, забираюсь в дежуривший у КП автобус, и еще раньше, чем водитель запустил свой мотор, мешком падаю на сиденье и моментально засыпаю…

Единственным, но достаточно весомым достижением первых крейсерских полетов стало признание командиром моих навыков пилотирования самолета в самых сложных метеоусловиях. Произошло это довольно неожиданно, и один из ненастных октябрьских дней, начинавшийся не самым лучшим образом, обернулся для меня большой удачей.

Помню, видимость была настолько неважной, что финальный участок взлетно-посадочной полосы едва-едва проглядывался, размытый сизой дымкой облаков. Не могу сказать, что сильно боялся непогоды, тем не менее некоторый дискомфорт все же почувствовал. Рискованное это дело – работать в таких условиях. Но я – военный летчик, получивший приказ. Да и профессиональное самолюбие не оставляло никаких путей к отступлению…

Долго болтались мы тогда над морем. Прошли через Финский залив, повернули на юг и, добравшись почти до Либавы, решили возвращаться обратно. И в этот раз нам ничего не встретилось, так что пришлось везти торпеду домой. Конечно, было искушение избавиться от этого тяжелого груза… Но никак нельзя. Слишком дорого стоила эта шестиметровая «сигара», чтобы просто так выбросить ее.

Зная непостоянство балтийской погоды, я в глубине души надеялся, что за эти несколько часов видимость в районе нашего аэродрома пусть хоть немного, но улучшится. Напрасно. Даже наоборот, вся местность в его районе ко времени моего возвращения домой была полностью скрыта непроглядной пеленой облаков, а моросящий дождь вкупе с приближавшимися вечерними сумерками превращали посадку в своеобразную русскую рулетку.

Но выбора у меня тогда не было, поэтому пришлось медленно и осторожно пробиваться сквозь облачность. Как я узнал немного позже, два более опытных экипажа не смогли сделать этого и были вынуждены искать прибежища где придется. Мне же повезло, и в тот момент, когда я уже отчаялся увидеть землю и решил набирать высоту, примерно в пятидесяти метрах ниже, под самыми плоскостями, окутанные дымкой, замелькали верхушки сосен.

Но праздновать победу было еще рано, ведь пробиться сквозь низкую облачность – это лишь половина дела. Теперь оставалось, зацепившись хоть за что-нибудь, восстановить ориентировку. Здесь может помочь любая мелочь – небольшая деревенька, характерный изгиб реки, холмик или овраг. И успеть разглядеть это ой как непросто… Особенно когда проносишься над землей на малой высоте, да еще и при плохой видимости. Удавалось это далеко не всегда…

Но мне опять повезло, и вскоре наше местонахождение удалось определить довольно точно. Радости моей не было границ, ведь, оказалось, до родного аэродрома – рукой подать. Мало того, лечу я как раз параллельно полосе, и в эти секунды она где-то слева от меня. Правда, видимость не более километра… Но ничего, шансы есть, и я должен их использовать…

Хорошо, что мой самолет вышел прямо к тому самому месту, где я обычно делаю третий разворот… «Спасибо тебе, Господи!» А вот и четвертый, последний, выводящий мой самолет на финишную прямую посадки. Но вот незадача – полоса плотно закрыта облаками и совершенно не просматривается… Теперь остается лишь идти с некоторым снижением, пытаясь выдержать нужное направление лишь по наземным ориентирам, и надеяться на быстроту своей реакции.

Почти мгновенно, как будто выпрыгнув из ниоткуда, в дымке обозначились контуры посадочной полосы… А самолет летит под небольшим углом к ней… За те считаные мгновения, что отвела мне судьба, я успел немного довернуть машину вправо, чтобы исправить эту неизбежную ошибку определения курса. Еще несколько секунд, и мой самолет мягко коснулся земли боковыми колесами…

После этого напротив моей фамилии, написанной мелом на доске готовности экипажей, висевшей на КП, появилась надпись, которую я считаю своей самой первой боевой наградой: «Готов к полетам в неограниченно сложных метеорологических условиях». Так, скажем прямо, весьма неожиданно, меня зачислили в «старики».

Спору нет, я был очень горд и, находясь на КП, нет-нет да и бросал взгляд на эти простые слова. Еще бы, лучшей аттестации в авиации и придумать невозможно. Но так уж устроена профессия военного летчика, что все его навыки и умения подчинены одной цели – нанесению врагу материального ущерба. И действительно, какая практическая польза от того, что экипаж, пробившись в Балтику сквозь любую непогоду, провел над морем несколько тяжелых часов, каждый из которых стоил предельного напряжения сил и нервов, вернулся домой с торпедой… Скорее, наоборот. Бесследно исчезли сотни галлонов высокооктанового бензина, израсходован ресурс моторов, впустую потрачен кропотливый труд наземных специалистов…