– Да, все хорошо. Папа, не беспокойся. Все в порядке. Пожалуйста, сделай, как просит Вероника. Она не говорит мне, что именно, но я знаю, что это важно. Она говорит, что иначе не могла с тобой поговорить и потому похитила меня. Но со мной все в порядке, все хорошо. Правда!.. Папа, мы тут все говорили и говорили. Я так ошибалась насчет нее! Она вела совершенно невероятную жизнь! Я сидела тут и только слушала, разинув рот. Вероника снимала документальные фильмы, жила по всему миру, была в Долине Мальды... Она так много всего успела сделать. И так много знает. Это удивительно... Сначала я в самом деле разозлилась на нее, но теперь не сержусь. И она тебя любит, так любит! Тебе нужно что-то сделать для нее. А если не для нее, то сделай это для меня. Она не хотела тебе звонить, потому что очень боялась, но я ее заставила. Пожалуйста, встреться с ней, и все будет хорошо. Я знаю. Я уверена.

– Касс! Раз-два-три?

– Да, совершенно. Раз-два-три.

Это был наш шифр. Мы разработали его, когда она была маленькой. Так мы спрашивали, все ли хорошо, если не могли сказать прямо, когда кто-нибудь подслушивал.

– Я встречусь с ней. Но, разве ты не знаешь, о чем она хочет поговорить?

Касс хихикнула. Это было самое неожиданное. Среди всех этих тревог и страхов донесся святой звук – глупенький смех моей дочки. Теперь я не сомневался, что все в порядке.

– Вероника мне не говорит! Ты так и не хочешь сказать, а?

Откуда-то рядом послышался голос Вероники: «Нет», – и обе они рассмеялись. Как две девочки, втиснувшиеся в телефонную будку и вырывающие друг у друга трубку, разговаривая с несколькими мальчиками.

– Хорошо, передай ей трубку. Но Касс, ради бога, будь осторожна! Как бы она тебе ни нравилась, иногда она становится слишком неуравновешенной. Я люблю тебя. Больше жизни. Я так рад, что с тобой все в порядке!

– Со мной все хорошо, папа. Клянусь! Раз-два-три. Трубка, где бы это ни было, опять перешла в другие руки.

– Сэм!

– Где ты хочешь встретиться?

– В доме Тиндалла в Крейнс-Вью. Можешь через два часа?

– Да. Вероника, не смей причинить ей вред. Богом клянусь...

– Никогда. Она особенная девушка. Но никого с собой не приводи, Сэм. И никому не говори. – Телефон вдруг замолк. Впрочем, это было даже кстати, потому что я не мог совладать с дыханием.

Через десять минут после того, как я выехал на шоссе, пошел снег, он со страшной силой колотил в ветровое стекло. К счастью, большая часть пути в Крейнс-Вью шла по скоростной автостраде.

Изо всех сил сжимая руль, не отрывая глаз от дороги, я смотрел вперед и старался ни во что не врезаться. Мимо по скоростной полосе промчался мощный шестнадцати-колесный грузовик с трейлером, и созданный им вихрь ударил в мою машину. Мне захотелось оказаться водителем того грузовика. Забыв о погоде, уверенный, что тонны грузовика и груза приклеят его к любой дороге, парень, наверно, врубил кантри-энд-вестерн, и музыка ревет из десяти мощных динамиков в его кабине. А он, наверно, подпевает «Goodnight Irene», руля одной рукой.

Я ненавидел Веронику за то, что она заморочила голову юной доверчивой девочке и заставила поверить в ее любовь, поверить, что это сомнительное варево – истинная амброзия, которой она готова наполнять мою чашу до самой смерти. Я представил, как они вдвоем сидят в какой-нибудь грязной придорожной столовке над четвертой чашкой жидкого кофе, и Вероника, свесив голову, плетет свою великолепную ложь о том, как в нашей любви все пошло наперекосяк. Касс, великолепная слушательница, сидит неподвижно, но на глазах у нее слезы. Когда Вероника закончит на какой-нибудь торжественно-трагической ноте, моя новообращенная дочь склонится через столик и сожмет ее руку.

К счастью, моя машина выехала на обледенелый участок и несколько душераздирающих секунд юзом катилась влево, вправо и снова на середину. Все мысли о Веронике перегорели у меня в голове. Сначала – добраться. Сосредоточиться на дороге. Добраться.

Когда я приехал в Крейнс-Вью, вокруг бушевала метель. В другой день пейзаж мог бы показаться мне прекрасным, только остановись и любуйся. А теперь я с трудом вел машину. Каждые несколько минут она решала поскользить по льду, и мне пришлось снизить скорость, так что машина еле-еле ползла.

День уже был переполнен взлетами и падениями, но теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что одним из самых запомнившихся образов этого дня был мой путь по Элизабет-стрит. Примерно в миле от дома Тиндалла я увидел одинокую фигуру, пробирающуюся сквозь метель, как солдат на зимних маневрах. Топ, топ, топ. Вокруг ничего – ни машин, ни людей, и единственным признаком жизни был светофор, жалко мигающий желтым цветом неизвестно кому. И один этот человек. Какого черта ходить пешком в такую вьюгу? Не удержавшись, я притормозил, чтобы разглядеть этого крепкого болвана. Джонни Петанглс. В одной белой рубашке и штанах, без перчаток, в надвинутой на уши бейсбольной кепке с надписью «Бостон ред соке». Я ощутил прилив любви к нему.

Слава богу, хоть что-то сегодня нормально. Чокнутый Джонни совершает свою ежедневную прогулку среди юконского бурана. Его губы шевелились. Я гадал, какую телевизионную рекламу он повторяет, какую песню поет ветру, снегу и арктической пустоте вокруг. Только я и Джонни среди этой вьюги. Если бы я остановился и предложил подвезти его, он бы только бессмысленно посмотрел на меня и помотал головой.

Когда я свернул к дому Тиндалла, на улице не было ни одной машины. Дорога к дому шла немного вверх, и, боясь, что забуксую, я остановился, не доехав.

Когда я вылез из машины, ветер ударил мне в лицо снегом и заставил зажмуриться. Заперев машину, я направился к дому. В окнах на первом этаже горел свет. Я остановился в надежде увидеть кого-то внутри. В надежде увидеть мою дочь, стоящую у окна.

Скребущий звук, доносившийся с улицы, возвестил о приближении снегоуборщика. В остальном было так тихо, что звук железа по асфальту казался удивительно громким и ободряющим. Как и Джонни Петанглс на марше, выполнявшая свою работу снегоуборочная машина говорила, что когда все закончится, то, не считая этого часа страха, день окажется самым обычным, и скоро все снова пойдет, как всегда. Я подождал, пока машина проедет, и, как это ни смешно, почувствовал себя счастливым, когда водитель помахал мне рукой.

Глубоко вдохнув, я сжал кулаки и направился к дому. Под ботинками скрипел свежий снег. От волнения мне было так жарко, что я вспотел в своем теплом пальто. «Успокойся, – сказал я себе, – сдержись. Просто пойди туда и забери ее. Просто забери ее. Просто забери ее».

Латунная дверная ручка легко повернулась под моей рукой.

Я зашел в дом и осторожно закрыл за собой дверь. Пол в вестибюле сверкал мастикой, и было так холодно, что дыхание пушилось завитками.

– Вероника!

– Я здесь.

Ее голос донесся из гостиной. Из комнаты, где некогда Фрэнни с приятелями мочились на Джонни Петанглса, где Паулина царапала на стене. Я вошел.