— Чему я улыбаюсь? — переспросил Александр Борисович. — Нашему президенту.

Васильковский аккуратно допил коньяк. Потом опустил драпировку, закрывавшую портреты перед тем, как он показывал их Турецкому, и лишь потом позволил себе немного выкатить глаза.

— Вот так переход!

— Никакой это не переход, — возразил Турецкий, отметив про себя его выдержку. — Власть разлита в воздухе, как пары вашего чудесного алкоголя. Она может и не думать о нас, но мы-то о ней ни на секунду не забываем.

Васильковский выкатил глаза еще больше.

— Действительно? Не наоборот?

— А то! Но на самом деле я слукавил. Я думал не о президенте…

— Вот видите! — Васильковский погрозил Турецкому пальцем в пятнах краски. И налил себе еще выпить.

— Не о президенте, а о его ежегодном Послании Федеральному собранию.

— Вот те раз, — заскучал художник.

— Да-да, — подтвердил «издатель». — Суть речи президента в том, что сегодня — низкий уровень доверия граждан к отдельным институтам власти и крупному бизнесу. И понятно почему. С переменами начала девяностых были связаны большие надежды миллионов людей, так? Однако ни власть, ни бизнес не оправдали этих надежд. Более того, некоторые представители этих сообществ, пренебрегая нормами закона и нравственности, перешли к беспрецедентному в истории нашей страны личному обогащению за счет большинства граждан. Так сказал президент, — уточнил Турецкий. — Конец цитаты.

— Это действительно цитата?

— Почти. Но смысл точен. И он прав на девяносто процентов. Никто не верит ни власти, ни представителям бизнеса… На девяносто процентов.

— А десять вы куда отводите?

— Творческим людям. Вот как раз нам с вами.

— Но вы-то, скорее, принадлежите к бизнесменам.

Турецкий почесал затылок и не согласился.

— Это видимость. Издательский бизнес — предприятие, как правило, заведомо убыточное.

— Зачем же оно вам надо?

— Мне нравится проводить время таким образом. Встречаться с самыми неожиданными людьми. В самых неожиданных местах.

— Очень неожиданное место — мастерская художника, — съязвил Васильковский.

— Более чем. Васильковский сел за стол, положил перед собой

лист бумаги, взял в руку карандаш.

— Давайте вернемся к делу. Какой портрет вы хотите?

— Вашей дочери.

— Что вы сказали?

— Портрет вашей дочери. Ксении Васильковс-кой. Или правильней Весниной?

Васильковский отложил карандаш и спросил задрожавшим голосом:

— Кто вы?

— Не надо волноваться. Вы не сделали ничего дурного. Если не считать, что написали кучу картин. А ваша дочь — тем более. У вас есть ее портрет? Впрочем, бог с ним. Скажите лучше, где она сейчас?

Через четверть часа Турецкий вышел на улицу, вытирая лоб. Проклятая работа, каким только дерьмом не приходится заниматься. Верно Славка говорил…

Да, Ксения Васильковская была замужем за майором Весниным, и у них был восьмилетний сын Павлик. Десять дней назад Ксения уехала в Израиль по гостевой визе. У Васильковских там были родственники, и ничего удивительного в этом художник не нашел. Если не считать того, что в Израиле фактически шла война.

Тут было два варианта: либо Веснин сам успел ее спрятать, либо это насильственным образом сделал его противник — генерал Тяжлов. Если Ксения и Павлик в руках у Тяжлова, то их отвезли, как положено в таких случаях на явочную квартиру и держат там, во вполне комфортных условиях, но взаперти. Следят, чтобы у семьи не было никакого контакта с главой семьи. А Тяжлов ведет вполне уместный в такой ситуации торг: «Майор, отдай нам свой чертов доклад, тогда мы в целости и сохранности вернем тебе жену и сына!» Возможно, он уже добился от Веснина сотрудничества и сейчас сливает Меркулову абсолютный мусор.

Интересно, однако, было вот что. Кто повесил в номере Турецкого картину Васильковского? Это была несомненная подсказка. Турецкий аккуратно переговорил с портье, с двумя менеджерами, но внятного ответа не добился. С разной степенью уверенности служащие гостиницы утверждали, что картина висела в люксе уже не меньше года. Это не могло быть правдой…

Турецкий позвонил Пушкину и сказал, что он больше не нужен, может улетать в Москву…

Турецкий быстро собрался, отдал ключ портье и вышел на улицу. Когда такси доставило Александра Борисовича в аэропорт, там его ждал сюрприз. Кругом была пустота. Ни пассажиров, ни служащих, ни стюардесс. Он с изумлением понял, что абсолютно одинок в этом огромном здании из стекла и металла, одинок как в склепе. Он машинально поставил дорожную сумку на багажную тележку и пошел по этой залитой светом пустыне, толкая тележку перед собой. Нужно было срочно выбираться из города. Но как? Машину он уже сдал в прокат, в кармане лежал билет на самолет… Он, по крайней мере, хотел найти хоть кого-то, чтобы навести справки. Турецкий посмотрел на тележку. Впрочем, стоило ли так заботиться о своем барахле? В обезлюдевших вокзалах воры не водятся. Пустынность и тишина аэропорта начинают внушать серьезную тревогу — если тревога вообще может быть легкой. Можно ли, в самом деле, предположить, что, кроме него, в этом дворце, воздвигнутом для приема людских толп, нет ни единой живой души?!

Нелетная погода? Ничего подобного. Забастовка? Не исключено. Если допустить, что персонал внезапно прекратил работу и вылеты самолетов отменены, то где же тогда пассажиры, которых, как и его, неожиданная забастовка захватила врасплох? Куда все девались — бастующие и не бастующие, менты и многочисленные службы безопасности, персонал всех закусочных, лавочек, киосков и касс? Да можно ли хоть на минуту представить себе, чтобы весь колоссальный механизм аэропорта неожиданно замер и погрузился в беспробудную спячку?!

Тревогу усиливала и своеобразная архитектура сооружения. Будучи круглым, аэровокзал не имел ни начала, ни конца, и внутри его, в самом центре, — пустое пространство, тоже круглое. В этой кругообразной пустоте поднимались на верхний ярус стеклянные туннели, полы которых представляли собой движущиеся дорожки…

Но пассажиров не было.

Обойдя это пустое пространство на его нижнем уровне, Турецкий вместе с тележкой вступил на эскалатор, чтобы подняться на верхний этаж… Возникло неприятное чувство, будто он едет, но остается на месте. В то же время он услышал какой-то нарастающий шум, не то легкий топот, не то эхо нескольких переплетающихся голосов… Ага, значит, люди все-таки есть, они не могут не быть!

— Саша! Александр Борисович! Он повернулся.

Внизу стояла Ольга Вязьмикина. Она протягивала к нему обе руки.

«Откуда она знает, как меня зовут? — подумал Турецкий без особого, впрочем, удивления. — Вот ведь ушлая журналисточка…»

— Петр Петрович…