Перед тем как стемнело, Агнесса повела меня на самый верх башни: оттуда было видно далеко, а за лесами, на западе, даже можно было различить, как поднимается дым над Парижем. Мы стояли рядом, облокотившись на шероховатые камни глубокой бойницы. Вечерний покой не рассеивал моего волнения. Я чувствовал дыхание Агнессы, слегка учащенное после подъема по лестнице, если только это не было вызвано чувствами, однако с моей стороны было бы безумием на это надеяться. Впрочем, она держалась как ни в чем не бывало, а я соблюдал крайнюю осторожность. Мы спустились, когда окончательно стемнело. Марк подал нам ужин в одной из комнат на нашем этаже, которая при англичанах, должно быть, служила командным пунктом. В центре стоял небольшой столик, относящийся, вероятно, ко времени любовной связи Карла и Изабеллы, и по всей комнате англичане расставили множество стульев для проведения тайных военных советов.

Во время поездки мы с Агнессой уже многое обсудили. И признались – она, будучи родом из Пикардии, а я из Берри – в любви к Италии. Она много лет сопровождала в поездках туда Изабеллу Лотарингскую. Благодаря ей Агнесса познакомилась со многими художниками и состояла с ними в переписке.

Разговоры на открытом воздухе, в дороге, в присутствии ее камеристки не могли быть очень задушевными, хотя каждое слово Агнессы казалось мне исполненным чувств, которые дополняли смысл сказанного. Она много поведала мне о своем происхождении и воспитании. Она была дочерью мелкого сеньора, владевшего землями под Компьенью. Ее отец состоял в родстве с Бурбонами, а благодаря посредничеству герцога, породнившегося с Анжуйским домом, Агнесса совсем юной была включена в свиту Изабеллы Лотарингской, и эта энергичная и просвещенная женщина оказала на нее огромное влияние. Рассказала она и многое из того, что мне уже было известно, в частности, о том, что, когда муж потерпел поражение и оказался в плену в Дижоне, Изабелла собрала вассалов короля Рене в замке Нанси и заставила всех принести ей клятву верности. Когда потом, по стечению обстоятельств и правил престолонаследия, несчастный затворник стал королем Неаполя, Сицилии и Иерусалима, Изабелла отправилась в Италию, чтобы, ожидая его освобождения, вступить во владение доставшимся наследством. Она мужественно отстаивала свое достояние, продавала драгоценности и столовое серебро, чтобы собрать армию против арагонского короля. Она вела дела более искусно, чем несчастный Рене, который, оказавшись на свободе, вскоре все растерял. Эта история была хорошо известна, но самое интересное – она произвела большое впечатление на Агнессу. Изабелла Лотарингская, кроме высокой культуры и хорошего образования, дала ей образец свободной, смелой и сильной женщины. Особенно восхищало Агнессу в ней сочетание глубокой, всеобъемлющей любви, поскольку та питала к Рене настоящую страсть, и в то же время независимости, которая дала королеве возможность действовать самой, в одиночку. Обстоятельства для Агнессы сложились не столь благоприятно, чтобы в полной мере последовать примеру Изабеллы. Но я предчувствовал – и последующие события это подтвердили, – что она воспитывала в себе те же самые качества и сумела найти способы их проявить.

В тот первый вечер мы ужинали почти в молчании. Последний переход был длинным. В этой зале, насыщенной личностью короля, в этих покоях, бывших свидетелями смерти и любви, поражения и возрождения, нам было не по себе. Несмотря на малые размеры залы и драпировку, скрадывающую шумы, мы чувствовали себя странным образом смущенными, словно ужинали под высокими гулкими сводами.

После ужина мы пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись, каждый к себе. Я велел Марку принести воды и долго занимался туалетом, дабы смыть с себя дорожную пыль и смешанный запах своего и конского пота. Я слышал шаги, доносившиеся из покоя напротив: похоже, Агнесса занималась тем же самым. Вскоре слуги спустились к себе. Камеристка Агнессы хихикнула на лестнице – вероятно, потому, что Марк, не мешкая, принялся за дело.

Наконец в замке наступила тишина.

Чувствовалась усталость, меня клонило ко сну. Однако, вытянувшись на кровати, я в задумчивости поглаживал льняную простыню и все никак не решался задуть свечу. Я перебирал в памяти подробности поездки, выражение лица Агнессы. Задавался вопросом, как следовало толковать это приглашение и то доверие, которое она выказала, поселив меня рядом с собой. Ее положение королевской любовницы, влечение, которое я испытывал к ней, надежда на то, что она разделяет мое чувство, боязнь прервать очарование, если перейти черту, – все это сплелось в моем сознании в тугой узел противоречивых и будоражащих чувств, разрубить который могла одна лишь Агнесса.

Это она и сделала чуть позже той же ночью, войдя в мою комнату.

* * *

С той ночи прошло десять лет, семь из них – без нее. Никогда прежде я не рассказывал об этих минутах кому бы то ни было. Между тем все запечатлелось во мне с необыкновенной четкостью. Я помню каждое движение, каждое слово, сказанное нами друг другу. И возрождаю их сегодня на письме со странной смесью огромного наслаждения и боли. Как если бы вновь переживал эти мгновения вместе с нею, но при этом – и это навсегда – без нее.

Едва ли я был удивлен, когда она открыла дверь. Сам о том не зная, я ждал, что это случится. Впрочем, все происходило по молчаливому согласию, едва осознаваемому, но обоюдному. В руке она держала медный подсвечник. Пламя свечи золотило ее лицо, и лоб казался как никогда большим. Белокурые волосы были распущены, и я с удивлением увидел, что они ниспадают по плечам. Она вошла, не произнеся ни слова, но улыбнулась мне и подошла к кровати. Села на край, поставила подсвечник на ночной столик. Уподобившись ей в смелости, я откинул покрывало, и она скользнула ко мне под бок. Мне вдруг показалось, что у нее очень маленькое тело, как у ребенка, возможно потому, что она свернулась в комочек у меня под мышкой. Ноги у нее были ледяные, и она дрожала. Так мы пролежали несколько долгих минут. Снаружи все было тихо, только слышалось, как выше этажом от ветра постукивает рама. У меня было такое ощущение, будто я приютил загнанную лань, которая после долгой погони, от которой зависела ее жизнь, постепенно вновь обретала спокойствие. Агнесса казалась такой уязвимой, такой хрупкой, что, несмотря на ее нежность, прелестный запах волос и то, как по-женски легко она пристроилась ко мне, я почувствовал, что желание мое отступает. Слишком острым было стремление защитить ее. Оно превозмогало жажду обладания, будто желание взять что-либо, принадлежащее ей, а тем более всю ее целиком было бы нестерпимым предательством.

Наконец Агнесса выпрямилась, взяла подушку, чтобы на нее облокотиться и, слегка отстранившись, посмотрела на меня.

– Я сразу же прониклась к тебе доверием, – сказала она.

Она не сводила с меня широко открытых глаз, всматривалась в мое лицо, чтобы уловить малейшую деталь. Я ей улыбнулся, но она оставалась серьезной.

– Но почему? – спросил я ее. – Я мужчина, в конце концов. Такой же, как другие.

Она вдруг звонко рассмеялась, обнажив белые, безукоризненные зубы. Потом затихла и отвела у меня со лба упавшую прядь.

– Нет-нет! Ты не мужчина, во всяком случае, не такой, как другие.