Однако до сих пор продолжают жить досужие вымыслы, созданные еще советскими пропагандистами и недоброжелателями барона из числа «белых интеллигентов», возлагающие непосредственно на Р. Ф. Унгерна вину за «зверские массовые убийства», «вырезание детей», «погромы», «перемалывание трупов в мельничных жерновах», «отдание заключенных на растерзание волкам»… Приведем, однако, несколько свидетельств об обстановке, которая царила в столице Монголии — Урге, после того, как в нее вступили части Унгерна.

Репрессиям подвергались все те, кто тайно или явно поддерживал большевиков, проявлял к ним сочувствие. Возможно, сегодняшнему читателю покажется диким и страшным, что за одно лишь сочувствие определенным политическим взглядам можно взять и расстрелять человека, однако вспомним «Красный террор» 1918 года, когда за одно лишь «благородное» дворянское происхождение расстреливали целыми семьями.

«Расстрелян в первую голову некий Цветков, оказавшийся одним из комиссаров фронта в «великую бескровную» (речь идет о Февральской революции 1917 года. — А. Ж.) и в свое время подписавший корниловский приговор. Расстрелян кобдосец… приезжавший в Ургу с каким-то поручением Центросоюза и оставшийся здесь, явный коммунист. Лежал на бережке… убитый А. М. Рябкин… Убита какая-то еврейская семья служащего Центросоюза». Действительно, вырисовывается довольно страшная картина убийств и расстрелов. Однако, как пишет мемуарист, инициаторами репрессий выступали сами русские жители Урги: «Узнаю многих сослуживцев по Центросоюзу: они уже в полной боевой готовности и на лошадях торопятся на уничтожение всех тех, кои им были известны как большевики по житию в Урге». Весьма показательно, что во время осады частями барона Унгерна Урги смыкались интересы китайских властей и русских большевиков — в белой армии Унгерна они видели общего врага.

Во время новониколаевского процесса над бароном государственный обвинитель, будущий «воинствующий безбожник» Ем. Ярославский (Губельман) проявлял трогательную «заботу» о настоятеле ургинской православной церкви о. Феодоре Парнякове, казненном по приказу Унгерна. Убившие и замучившие сотни тысяч православных священников коммунисты лицемерно ставили в вину Унгерну убийство Парнякова. Л. А. Юзефович характеризует Парнякова как человека «вполне благонамеренного», «филантропа и бессребреника», открывавшего приюты для детей-сирот. Что ж, большевики тоже открывали «детские коммуны» для беспризорных детей, родителей которых они сами же вывели в расход, утопили в море, затравили газами в тамбовских лесах… Однако сами русские, проживавшие в Урге, обвиняли Парнякова в том, что он связан с китайцами, отказывался помогать заключенным китайцами в ургинскую тюрьму арестованным русским офицерам, в частности, «не пожелал принять участия в переводе их в теплое помещение, о чем хлопотали многие, но безрезультатно». С точки зрения Унгерна, такое поведение иначе как предательством назвать было нельзя.

Другой современник, проживавший в Урге, отозвался о священнике Парнякове совершенно однозначно: «В местном кооперативе председательствовал священник Феодор Парняков, тоже большевик». К слову, сын о. Феодора работал на видных должностях в советских учреждениях Сибири. По словам есаула Макеева, служившего помощником полицмейстера Урги, во время допроса на вопрос: «Как вы, служитель Бога, работаете с безбожниками и преступниками?», о. Феодор ответил: «Я был служитель культа, который сейчас уже умер, а потому работал с большевиками». Свои обязанности священнослужителя Парняков выполнял весьма своеобразно. Ургинская церковь была разграблена китайцами, но о. Феодор не предпринимал никаких мер по восстановлению оскверненного храма. Вошедшие в Ургу унгерновцы обнаружили антиминс — священную для любого православного храма реликвию, без которой невозможно служение Божественной Литургии, — валявшимся среди хлама и мусора. Настоятель отец Феодор Парняков отправлял редкие службы не в храме, а в здании местного училища, изукрашенного красными флагами и большевицкими лозунгами. В результате вконец запутавшийся в том, кому же на самом деле он служит, Феодор Парняков был казнен в подвалах комендантского управления Урги вместе с другими местными и пришлыми «товарищами». «Были обнаружены списки этих горе-деятелей по подписям на всякого рода постановлениях, и никто, кажется, из них не уцелел», — вспоминал К. И. Лаврентьев. А мы вспомним слова Спасителя, обращенные к своим ученикам и, безусловно, хорошо известные глубоко верующему христианину барону Унгерну: «Не можете работати Богу и мамоне». Нельзя носить священный сан и служить тем, кто повинен в массовых убийствах твоих братьев по вере, осквернении и разрушении храмов твоей веры.

Прошло всего несколько лет — и идея Белого террора стала находить понимание и оправдание даже и у тех людей, кто в силу своего мировосприятия никак не мог отнести себя к поклонникам методов барона Унгерна.

В1934 году в одной из эмигрантских аудиторий Василий Васильевич Шульгин читал лекцию, в которой он попутно рассказал о своей роли в истории русской революции.

В ходе завязавшейся после лекции дискуссии выступил и Петр Бернгардович Струве, бывший в свое время участником 1-го съезда и автором манифеста РСДРП. Струве заявил, что у него есть только один повод для критики императора Николая II — тот вел себя слишком мягко по отношению к революционерам, которых ему следовало бы «безжалостно уничтожать». Стремившийся обратить все в шутку Шульгин спросил, не считает ли Струве, что и его следовало бы уничтожить. «Да! — воскликнул Струве и, встав со своего места, зашагал по зале, тряся седой бородой. — Да. И меня первого! Именно так! Как только какой-нибудь революционер поднимал голову свою — бац! — прикладом по черепу». Поистине удивительные метаморфозы происходили с теми, кто на своей шкуре познал все «прелести» большевицкой власти…

Одними из самых страшных преступлений для Унгерна были взяточничество и воровство. По многочисленным воспоминаниям самих участников Белого движения, тыл белых армий представлял собой самую настоящую язву. Известный нам генерал А. П. Будберг с присущим ему сарказмом описывал «налаживание» тыловых служб: «Всюду слышны разговоры про состоявшиеся назначения генерал-квартирмейстеров, дежурных генералов, начальников снабжений, бесчисленных генералов для поручений». Хорошо еще, что не восстановили для штабов казенной прислуги, а то не хватило бы для этого всех наличных солдат. В штабах для красочности, поднятия фантазии и бодрого настроения порхают многочисленные машинистки с голенькими ручками. Помнят, что Наполеон проиграл Бородино оттого, что отяжелел, и заранее обеспечивают себе легкость мыслей… «Старый режим» распускается самым махровым цветом в самых гнусных проявлениях; то же, что было в нем высокого и хорошего, отшвырнуто за ненадобностью». Казнокрадство, коррупция расцветали самым пышным цветом — интенданты, откупщики, думая о предстоящей эмиграции, не стеснялись в средствах. Отношение барона к подобной «экономической деятельности» выражалось в краткой максиме: «Пока будете воровать — буду вешать!» Само слово «интендант» Унгерном воспринималось как синоним «жулика» или «проходимца». Широко известна история, как одного из интендантов барон заставил съесть всю пробу недоброкачественного сена.