Я подошел поближе к тем двум деревьям. «Падшие ангелы» были слишком далеко от поверхности земли, чтобы я мог потрогать их. Один из них сжимал в руке что-то блестящее. Это был револьвер, знаменитый, сделанный в России наган. Повсюду вокруг в снегу лежали коробочки с патронами. Солдаты рассказали мне, что, спускаясь с неба, этот человек непрерывно стрелял, одновременно издавая пронзительные крики. На верхушках двух елей два белых купола парашютов обнимали большие ветки, как два огромных мертвых крыла. В нескольких шагах от меня по снегу прыгала белка, не забывая наблюдать за мной своими маленькими блестящими глазами. Над вершинами елей с карканьем летали вороны; иногда я слышал, как они с громкими криками устремлялись к земле. Повсюду вокруг царила суровая тишина, холодная и прозрачная, как стеклянная глыба. В это время солдаты прислонили лестницы к двум деревьям и уже начали карабкаться по ним вверх. (Печальная, вызывающая жалость картина «снятия с креста».)

По мере того как я подходил к берегу реки Вуоксы, признаки присутствия людей в этом огромном невозмутимом, спокойном лесу становились все более явными и частыми. Я увидел следы яростного сражения, разгоревшегося много месяцев назад среди этих безграничных масс деревьев: сломанные винтовки, брошенные пулеметы, стальные шлемы, советские шапки-ушанки, похожие на татарские, финские шапки из серебристо-серой овечьей шерсти, патронные ящики и обоймы, мотки колючей проволоки, – все атрибуты войны, жалкие и одновременно величественные. Я продолжал идти через лес через все это, пока не вышел к реке. Здесь лес будто бы испытал замешательство и чувство раскаяния: он послушно позволил разделить себя рекой, протекавшей через низину с пологими берегами. Но на дальнем берегу все началось сначала, и лес стал даже еще более плотным, более суровым и жестоким, чем прежде. Вдалеке я слышал перестук пулеметов, резкий треск винтовок, глухой грохот взрывов посреди деревьев. А в конце этой панорамы звуков и цветов через просеку в лесу я сумел разглядеть какой-то синий отблеск, похожий на сияние небесного моря. Это Ладожское озеро, огромные, скованные льдом просторы.

Несмотря на то что Ленинград находился всего в нескольких километрах отсюда, создавалось впечатление, что в этих лесах война потеряла свой политический и социологический характер. Здесь больше не довлела суровая советская «индустриальная этика». Она сменилась чем-то более суровым, даже диким: примитивной жестокостью природы и человека. Здесь война стала более простой, более конкретной, а значит, приобрела более жестокие черты, без подтекста идеологии и морали. Это – война, принявшая абсолютные формы; она стала в полной мере материальной, перешла на уровень инстинктов, где нет места жалости.

Советские части, оборонявшиеся на этом участке фронта, в отличие от района Александровки и Белоострова, не состояли из бригад рабочего ополчения. Это части, прибывшие с севера России, из тайги Сибири, солдаты с Урала, люди, которые родились и выросли в лесах. И противостоящие им финские солдаты также родились и были вскормлены в лесах – лесники, крестьяне и пастухи. Все они, и финны, и русские, являются самыми простодушными и доверчивыми представителями рода человеческого.

Боевые действия в лесу, помимо природной сметки, требуют максимальной скорости принятия решений и действия, и финны всегда превосходят в этом своего противника, который действует медленнее, менее уверен в себе, менее активен и, что имеет еще большее значение, более многочислен – я имею в виду, является слишком многочисленным[87]. Фактически русские страдали из-за избыточного количества своих войск, что при ведении боевых действий в лесу является серьезной проблемой. Их дозоры состояли из 30, 50, а иногда и 100 человек. В то же время финские патрули имеют в своем составе небольшие действующие самостоятельно группы, очень быстрые и маневренные. Финские лыжники стремительно летели на своих лыжах и, бросаясь на противника со всех сторон, окружали его и уничтожали прицельным огнем своих пистолетов-пулеметов. В отличие от финнов русские не были экипированы лыжами и лыжными ботинками, они передвигались пешком, часто увязая в снегу по пояс. Они сражались яростно, но в конце концов всегда терпели поражение[88]. По моему мнению, это превосходство финской стороны вытекает не только из более высоких требований, предъявляемых войной в лесистой местности, не только из лучше развитых инстинктов, более тонкой, почти животной чувствительности, но и из того, что каждый финн – человек леса, крестьянин, рыбак или пастух. При этом он гораздо лучше развит технически, что вызвано доминирующей «этикой», «индустриальной этикой» более передового общества, где технические факторы получили более высокое развитие, где более высокие технологии, где, наконец, более развита индивидуальная мораль, по сравнению с «промышленной моралью» Советской России. (Кроме того, следует иметь в виду, что, несмотря на повсеместную индустриализацию сельского хозяйства, на самом деле советский образ жизни в общем, несмотря на пятилетки, на стахановское движение в колхозах, на шахтах, на лесопилках, на рыболовецких предприятиях и т. д., все еще не получил широкого распространения в крайних северных районах европейской и азиатской части России, то есть именно там, откуда прибыли советские войска на этот участок фронта.)

В этом смысле можно сказать, что Финляндия, как и Швеция и Норвегия, является не только государством лесных жителей, крестьян, пастухов и рыбаков, но и государством «рабочих». Финский народ является носителем «промышленной морали», а не «этики крестьян». Он демонстрирует своевременность принятия решений и действий, индивидуальную инициативу и т. д. (качества, которыми рабочие любой страны мира владеют в гораздо большей мере, чем крестьяне).

Полковник Мерикаллио, который командует войсками на участке фронта у Райкколы, говорит мне о своих солдатах с тем добрым пониманием, которое проистекает из их общих жизненных условий, из того спокойствия, с которым все, и офицеры, и солдаты, что ведут войну в лесах, относятся здесь к смерти. (Полковник Мерикаллио – это мужчина сорока двух лет с моложавым лицом и глубокими ясными глазами. Он говорит, смеется, двигается с простой, неподдельной грацией. Это северянин: он родом из Оулу, на берегу Ботнического залива.) Мы сидим в его домике, который стоит прямо в лесу, возле разрушенного поселка. Снаружи слышатся негромкие голоса солдат, посвистывание лыж на снегу, резкий звук ударов топора по стволу дерева, скрип саней.