— Сейчас! — Дэн шагнул к Лесе, но дорогу ему преградил Туча.

— Подожди, — сказал едва слышно.

— А что будет, если не скажу? — Леся продолжала беззаботно улыбаться. — Ты меня ударишь? Так я не боюсь, у меня тоже есть защитник, и защитник этот, в отличие от тебя, никогда не оставляет любимую женщину в беде!

— Рассказывай! — велел Туча, продолжая удерживать Дэна.

— Я пошел! — Дэн стряхнул его руку.

— Конечно, ты можешь идти. — Леся кивнула. — Но без моей помощи ты рискуешь найти ее бездыханное тело. Ты готов предать свою ненаглядную Ксанку еще раз? А, Дэн?

— Он ее не предавал! — Матвей никогда не поднимал руку на женщину, но в этот момент он был как никогда близок к тому, чтобы ударить Лесю.

— Мы тебя слушаем, — сказал Туча за них за всех. — Мы очень внимательно тебя слушаем, Леся.

Она всегда считала себя особенной. Даже до того, как узнала правду. Было в ней что-то такое… Выделяющее из серой толпы сверстников. И не внешность, внешность тут ни при чем. Что-то было внутри, что-то позволявшее считать себя на голову выше всех остальных. А потом древняя, уже почти выжившая из ума бабка рассказала Лесе невероятную историю, расставившую наконец все по своим местам, давшую верное определение тому свербящему чувству, которое мешало ей жить скучной жизнью простого обывателя.

Бабка была стара как мир, доживала свой век в узкой, под завязку набитой всяким барахлом комнатенке, ни с кем из домочадцев не общалась вот уже несколько лет. Исключение она сделала только для Леси, да и то лишь однажды, незадолго до своей смерти.

— А ты ведь, Алеська, на нее похожа. — Скрюченные пальцы старухи перебирали край ватного одеяла, которым она была укрыта.

— На кого? — Леся уже собиралась уходить, но замерла, так и не дойдя до двери.

— На Алену, мою мать и твою прабабку.

Про прабабку Леся знала не много, только то, что ее расстреляли фашисты, когда уходили из Макеевки. Лесе хотелось думать, что прабабка была героиней-партизанкой, но на самом деле та всего лишь прислуживала немецким офицерам, когда они всей своей фашистской ордой стояли летом сорок третьего в бывшей графской усадьбе.

— Она такой же точно была, востроглазой и решительной. Наверное, за то он ее и выбрал. — Бабка пошамкала беззубым ртом, надолго замолчала.

— Кто? — Леся потянула на себя дверь.

— Чудо. Красный командир и мой отец, — очнулась бабка.

Историю про Чудо знал каждый макеевский ребенок. Леся не была исключением. Вот только не знала она, что этот легендарный красный командир, некогда наводивший ужас на всю округу, был ее прадедом.

— Расскажи! — Она передумала уходить, присела на край бабкиной кровати.

— Он любил ее. Мама говорила, всех в страхе держал, а ее любил. Подарками дорогими задаривал, историями всякими развлекал.

— Какими историями? — Леся затаила дыхание.

— А разными! Про то, что он не простой босяк, а тогдашнего хозяина поместья сводный брат, что зовут его Игнат Шаповалов. Что кровей он, значит, дворянских, только никому о том рассказывать не надо. Придет время — он свое возьмет.

Граф Шаповалов! Фамилию эту знал каждый в округе, как знал и старую графскую усадьбу, в прошлом году переделанную под летний лагерь. Леся слышала, что лагерем командует последний из древнего рода, тоже граф. Это было так интересно, что однажды она целый день проболталась у стен поместья и даже почти проникла на территорию, но была поймана охранником, злым дядькой с берданкой наперевес и остро пахнущими махоркой руками. Охранник с ней не церемонился, схватил за загривок, вытолкал за территорию, еще и обозвал обидно. Графа Шаповалова она все-таки увидела, но чуть позже. Он оказался немолодым, тщедушным и совсем не таким, как рисовало его Лесино воображение. А теперь выходит, что и сама она, вполне вероятно, самая настоящая графиня. Конечно, если верить выжившей из ума бабке.

— Он красивый был! — Старуха щербато улыбнулась. — Так мама мне рассказывала. Красивый, черноволосый, с синими-синими глазами. — Она подслеповато сощурилась. — Такими, как у тебя, наверное. Боялись его все, даже Ефимка Соловьев, подручный его. А мама не боялась, рассказывала, что мечтала: вот переменится власть обратно и заживет она хозяйкой в поместье. Да только не вышло ничего. — Старуха снова замолчала, мелко затрясла головой. — Не получилось хозяйкой-то. Чудо в лес ушел, да так и не вернулся, а утром его на гари мертвым нашли.

— А зачем он в лес ночью ходил? — спросила Леся, досадуя, что такая интересная история так бездарно закончилась.

— Зачем? — Старуха посмотрела на нее удивленно, словно потеряла нить разговора. А может, так и было.

— Да, зачем ему было в лес идти? — переспросила Леся.

— За кладом. Клад у него в лесу был спрятан. То, что Шаповаловым раньше принадлежало, еще кое-что. За кладом он пошел, да так и сгинул.

— И все? — Леся не смогла сдержать разочарование. История обрывалась на самом интересном месте.

— Не все. — Старуха хитро усмехнулась, погладила ее по голове. — Перед уходом он матери моей сделал подарок, странный… Совсем для девицы неподходящий. Мама даже обиделась тогда, думала — у него целый ящик с драгоценностями, а он подарил ей какой-то нож.

— Нож?! — Лесе была понятна прабабкина обида. Нож — это тебе не бриллиантовая диадема.

— Сказал: «Храни, Аленка, эту вещицу как зеницу ока. Если я не вернусь, дочке нашей отдашь. Вещица не простая: и защитит, и в нищете не оставит, и врага накажет». Только мама ему не поверила тогда, нож вообще хотела выбросить, но побоялась, что Чудо узнает.

— И защитит, и в нищете не оставит, и врага накажет, — повторила Леся. Ей уже хотелось иметь этот чудесный нож.

— Я помню ту вещицу, — сказала бабка. — Лезвие острое, как жало, а на костяной рукояти вырезан волк. Мама его показала, когда мне исполнилось восемнадцать, но не отдала. Теперь я понимаю, что так оно для меня лучше было.

— Почему?

— Из-за Ефимки, аспида одноглазого! — Бабка нахмурилась. — Как Чудо погиб, так Ефимка и начал к маме захаживать. Сначала она думала, что из жалости к бедной сироте, да только таким, как Ефимка, жалость неведома. Они уже полюбовниками стали, когда Ефимка разговоры про графский клад повел, про то, что отыскать его можно раз в тринадцать лет с помощью особенных заговоренных вещей.

— Ножа? — спросила Леся шепотом.

— Ножа и какого-то ключика. Только вот если нож тебя к кладу выведет, то ключик может клад к себе притянуть, с ним не нужно дожидаться самой темной ночи.

— Какой ночи?

— А той, в которую люди на Чудовой гари мрут как мухи. — Старуха погрозила кому-то невидимому крючковатым пальцем. — Оттого и мрут, видать, что чужое себе хотят присвоить.