— Ему было скучно одному, — сказала Зоя, осторожно откладывая листок. — Ужасно скучно. Представь, Левушка, он там был совершенно один. Каждый день просыпаться и ложиться в полном одиночестве, без надежд, в напрасном ожидании… Я бы так не смогла. А он прожил восемь лет. Ужас какой-то!

— В коммуне было не лучше, там как раз разразилась эпидемия красной чумки, — сказал Лев. — Мне Староверов рассказывал. Страшное дело. Она ведь не сразу убивала людей, она превращала их в скелеты. И тут никакое питание не помогало, хотя у них были большие запасы. В живых оставалось немного, а продукты поставлялись на всех, считая умерших, и даже с заделом на будущее, ведь сюда еще не одну партию собирались отправить.

— Жутковато все это читать, — вздохнула Зоя. — Я еще подумала, а зачем людям такая история? Ну, было и было, теперь-то такого нет. И зачем вспоминать? Мне кажется, все это надо забыть, как дурной сон. И приказы эти страшные сжечь, и дела осужденных, которые в спецчасти хранились. Зачем прошлое ворошить, особенно если оно было таким страшным?

Крикунов обнял ее за плечи.

— Ах ты мой философ, — сказал он. — Может, ты и права, только вот все это уже история, а история всегда должна быть уроком новому поколению. И ее невозможно переписать, какая уж есть.

— И все равно страшно. — Зоя вырвалась и принялась смущенно поправлять прическу. — Знаешь, бросай ты все это, пойдем погуляем.

6 мая сорок первого года

Мне снилось, что я иду по тайге и мох пружинит под ногами, а папоротники средь деревьев стоят в человеческий рост. Где-то цокают белки, тревожно и надрывно кричит, предупреждая о появлении человека, сойка, и пламенеют среди листвы гроздья красной, но еще не тронутой морозом рябины. Время самое прекрасное, гнуса уже практически нет, грибы почти под каждым деревом — я уже набрал и рыжиков, и боровиков, и подосиновиков, их столько, что рука немеет от тяжести корзины.

А воздух чист и свеж, он струится среди мохнатых ветвей молчаливого леса, но тишины нет — где-то дробно стучит дятел, продолжают тревожиться белки и беснуются где-то вдали, давясь собственным стрекотом, сороки.

Я проснулся и почувствовал себя как в склепе — темнота вокруг, сине-зелеными огоньками горят по стенам гнилушки, воздух влажен и пахнет тленом, а сам я всего лишь лилипут, обитающий в старом пне.

Именно в этот день до меня дошло, что жизнь прожита. И прожита она так неудачно, что не приведи Господь кому-нибудь еще пройти этим моим путем. Ведь не для того я рождался на свет, чтобы в сорок с лишним лет проснуться в затхлом подземелье крошечным мальчиком-с-пальчик, без семьи, без родных, без прав, осужденным по трем статьям уголовного закона, потерявшим веру в себя и все остальное человечество!

Из желудя и лесного ореха я сделал себе толстенького неуклюжего человечка и специально для него сплел из ветвей кресло. У него свое кресло, а у меня — свое. Они соединены друг с другом, но я делаю вид, что совершенно этого не замечаю. По вечерам мы с ним сидим у неяркого костра, покачиваемся в креслах и болтаем о разных пустяках. Я пью свою медовуху, он недовольно морщится и не одобряет моего поведения. И черт с ним, он мне не отец и не брат, мы с ним едва знакомы.

Я придумал ему печальную историю появления в этом мире. Будто он губернский врач, который изобрел эликсир, уменьшающий человека до такого вот размера, принял его и попал в страну, из которой ему, как и мне, нет возврата. Он старше меня, он больше прожил здесь, а потому все время пытается меня учить и ворчит, когда я его не слушаюсь. Он очень ворчлив, этот мой сожитель, он укоряет меня за излишний расход воды, по его мнению, воду надо экономить, он упрекает меня в неосторожности, когда я задерживаюсь в лауне, а еще он укоряет меня, что я совершенно забыл родных и не пишу им.

Его укоры действуют на меня. Я пишу письма родным и привязываю их к лапкам пойманных в хитроумную ловушку мух, которых затем выпускаю. Разумеется, мы оба понимаем, что отсюда до Свердловска мухи не долетят, но стараемся скрывать это знание друг от друга.

Вчера мы с ним отметили мой день рождения. Разумеется, я крепко выпил, а он всю ночь сидел надо мной, нудно читая мне бесконечную нотацию, в коих он великий мастер.

Я едва терплю его болтовню, но что бы я без него делал в этом пустом и тоскливом мире, особенно в начале мая, когда почти три дня подряд шли проливные дожди и мы безвылазно сидели дома?

Сделать убежище от дождя совсем непросто.

Вначале надо выбрать подходящую ложбинку, а затем перекрыть ее, настелив срубленные стволы поперек ямы. Затем надо поставить стропила будущего шалаша, перевязать их канатами лиан, а только затем покрывать широкими листьями лопуха, тщательно укладывая их внешней стороной вверх. Лист не пропускает воды и является надежной защитой от любого ливня. Главное, чтобы под импровизированным вигвамом оставалось достаточно места. Вода должна успеть впитаться в землю, прежде чем она затопит убежище. Когда строение закончено, надо набросать в него шелковистых кистей ковыля, хоть они и растут высоко. Мягкий ковыль создаст вам комфортабельные условия, такого мягкого логова не бывало, наверное, даже у французских королей, которые, говорят, были крайне изнеженными людьми и понимали толк в удобствах.

И еще хорошо то, что перед дождем лаун затихает. И хищники, и их жертвы стараются спрятаться от дождя, поэтому жизнь в джунглях замирает, и они перед дождем и во время него, а какую-то часть времени и после того, как дождь пройдет, становятся безопасными.

Следопыты торопились, и их торопливость была вознаграждена — они успели положить последние листья до дождя. Вокруг заметно потемнело, воздух стал влажным и густым, его можно было пить, он был настоян на ароматах сотен трав и цветов, он был даже слегка удушлив, потому что в ожидании дождя распустился даже душистый горошек, любящий ночную прохладу.

А потом где-то наверху раздался такой страшный треск, что следопыты едва не оглохли. Где-то в стороне ударила одна тяжелая капля, потом еще сразу несколько, а потом началась настоящая бомбардировка — водяные ядра с гудением врезались в землю и скатывались по листве, с хрустальным звоном разбиваясь на мелкие части.

— Как там наши мужики, успели найти себе убежище? — тревожился Миркин. — Хоть бы им какой шампиньон подвернулся. Глянь, что делается! Да такими капельками запросто контузить может! И ведь первый дождь за все время поисков…

— Не каркай, — сказал Андрей, хотя только что думал о том же самом.

Дождь все усиливался. Он превратился в бесконечный поток, непрерывно падающий из серой каши далеких облаков. Мимо хижины, в которой скрывались следопыты, неслись ревущие потоки грязной воды, она быстро прибывала. Прислушавшись, можно было услышать, как земля впитывает воду под хижиной.

— Однако, — покачал головой Миркин. — Если это будет продолжаться, долго мы здесь не усидим.

Глебов заворочался в своем углу, переложил на колени оружие.