— Потому, что я еретичка? Я должна изменить веру, испугавшись жестокости безнравственных людей?

— Молчите. Вы глупы. Я говорил, что здесь нас могут услышать. То, что вы сегодня видели, — это предостережение. Поймите опасность, которой подвергаетесь. Вы зря симпатизируете еретикам. Они обречены гореть в аду вечно. Что значит двадцать минут на земле?

— Они не пойдут в ад — они мученики. А вот те жестокие люди, которые радуются их несчастью, получат вечное проклятие.

— Я пытаюсь спасти вас.

— Почему?

— Потому, что хочу увидеть рождение ребенка.

— И когда он родится, я покину вашу ненавистную страну. Я вернусь домой. Я жду этого дня.

— Вы переутомились, — сказал он. — Отдохните немного. Я пришлю успокоительное.

Когда он ушел, я лежала, думая о нем, было облегчением перестать размышлять об этой ужасной сцене, и я удивилась его терпимости ко мне. Было сказано достаточно, чтоб подвергнуть меня допросу и пыткам инквизиции, он же был мягок со мной. Он отдал мне маленького Карлоса, и когда я думала об этом ребенке и о еще не родившемся, то презирала себя за то, что дала выплеснуться своим чувствам. Я должна быть осторожной, должна сохранить себя… ради них. Я ничего не совершу, чтобы подвергнуться опасности. Я должна благодарить дона Фелипе за то, что он показал мне опасность, которая подстерегает меня.

* * *

Я внимательно слушала Джона Грегори. Я могла прочесть «Верую», ответить на вопросы, которые он мне задавал. Я делала успехи.

Мы мало разговаривали. Он был грустным, тихим человеком, и я убеждена, что он раскаивался, что участвовал в моем похищении.

Однажды, после наставления, я сказала:

— У вас есть что рассказать мне, если бы вы только захотели.

— Да уж, — неопределенно произнес он.

— Вы грустите, не так ли?

Он не ответил, и я продолжала:

— Вы, англичанин, продались испанцам!

— У меня не было выбора.

И постепенно он рассказал мне свою историю.

— Я был моряком, — сказал он, — и служил у Джейка Пенлайона.

— Так вы знали его?

— Я испугался, когда мы столкнулись лицом к лицу, что он узнает меня, и он узнал. Я боялся, что он опознает меня в Девоне.

— Он сказал, что где-то видел вас раньше.

— Да, видел, но в другой одежде. Он знал меня английским моряком, членом его экипажа. Я и оставался бы им по сей день, если б не был захвачен. Мы попали в шторм, великий океан бурлил вокруг нас. Мы не ожидали, что выживем, и надеялись только на капитана, Джейка Пенлайона. Видеть его, бушующего на палубе, отдающего команды, грозящего тем, кто не подчинится, наказанием, страшнее вечных мук в аду, было великолепным зрелищем для уставших, испуганных матросов. Среди моряков существует легенда, что он непобедим.

Они не затонули благодаря Джейку Пенлайону, но должны были встать в бухте для ремонта. Во время стоянки Джон Грегори с другими матросами сел в шлюпку, чтобы обследовать море и найти, где можно пришвартоваться.

— Нас захватили испанцы, — сказал Джон Грегори, — и увезли в Испанию.

— А там?

— Отдали в руки инквизиции.

— Шрамы на щеках, запястьях, на шее… и другие…

— Это оттуда. Меня долго пытали и приговорили к сожжению.

— Вы были близки к ужасной смерти, Джон Грегори. Что же вас спасло?

— Они поняли, что могут извлечь из меня выгоду. Я был англичанином, который по принуждению принял их религию. Мне сказали, что я могу стать священником. Вспомните, они пытали меня. Я знаю, что значит умереть страшной смертью. Я отрекся. И мне дали свободу. Сам не знаю, почему. Они редко бывают столь снисходительны, и тогда я понял, что меня будут использовать как шпиона. Я несколько раз бывал в Англии во время правления последней королевы. А затем меня отдали в услужение к дону Фелипе. И он послал меня с этим поручением.

— Почему вы не остались в Англии, хотя имели такую возможность?

— Я стал католиком и не знал, что со мной произойдет, если я снова попаду в руки инквизиции.

— А что бы произошло, если бы вас поймали в Англии?

Он поднял руки и глаза вверх.

— А Ричард Рэккел?

— Он английский католик, преданный Испании.

— Дон Фелипе сделал вас орудием своей мести. И вы пошли на это.

— У нас не было выбора. Ради ребенка вы забыли гордость и принципы. Так и я. Моя жизнь дорога мне, ведь я уже страдал от пыток инквизиции. Из-за этого я сменил веру, пошел против своих соотечественников, чтобы спасти свое тело от дальнейших мучений и чтобы жить дальше.

— Соблазн был велик, — сказала я.

— Надеюсь, теперь вы станете думать лучше обо мне.

— Достаточно уже того, что я поняла ваш выбор. Вам надо было спасать не только тело от пыток, но и саму жизнь.

Он облегченно вздохнул.

— Я давно хотел вам это рассказать, и, когда мы сидели днем на площади, я решил, что сделаю это.

Я кивнула, а он оперся подбородком о руки и погрузился в прошлое. Думаю, сначала он вспомнил тюрьму испанской инквизиции, затем свою жизнь до приезда в Англию и похищение трех невинных женщин, а также те далекие времена, когда был матросом у капитана Джейка Пенлайона.

* * *

Я исповедовалась в грехах священникам на гасиенде и посетила собор. Окропив себя святой водой, я поставила свечи святым.

Я была вынуждена делать то, что от меня ожидали, пока не родится ребенок.

Я ждала этого дня. Более того, страстно желала, чтобы долгие месяцы ожидания кончились.

Дон Фелипе приглашал меня теперь ужинать с ним. Я размышляла об этих встречах и поняла, что он не так равнодушен ко мне, как хочет показать, иначе зачем бы он приглашал меня.

Теперь я располнела. Прошло лето, роды должны были произойти в январе. Повивальная бабка регулярно навещала меня. Она делала это по распоряжению дона Фелипе. Она часто смеялась и трясла головой:

— Этот ребенок получит все лучшее, — сказала она. — Приказ дона Фелипе-., и все сделано. — Она гордилась своим английским и любила демонстрировать его. — Это совсем не похоже на то, когда бедный младенец приходит в мир.

Она имела в виду Карлоса, и я представила, что было, когда безумная Изабелла ожидала ребенка. Казалось иронией судьбы, что ребенок его жены был столь нежеланен, в то время как появление на свет моего всячески облегчалось.

«Снова его гордость, — думала я, — поскольку, в конце концов, это все же был его ребенок».

Между доном Фелипе и мной установились новые отношения.