А во дворе, у моего подъезда, стояла Никитина машина, в машине Алена с Никитой. Зачем они здесь, вдвоем?

…Ну, конечно, я знала, зачем они здесь, знала, что сейчас произойдет. Сейчас они выйдут из машины. Никита скажет «дай ей что-нибудь, быстро», Алена сунет мне в лицо ватку с нашатырем, Никита крепко возьмет меня за плечи, Алена тихо заплачет, Никита скажет «ну хоть ты не реви». Я представляла себе это сотни раз, я знала, что это произойдет сегодня, – Аленино на выдохе «арестовали» и Никитино выражение лица, как будто у него ноет зуб. Я знала, что это случится сегодня, предчувствие никогда меня не обманывает…Постою здесь еще немного, прежде чем на меня обрушится ужас. Одну минуту постою и пойду к ним, – все равно от этого не уйти, сейчас пойду… Сейчас мне скажут, сейчас, сейчас…

– Я вызвала Никиту, чтобы он тебя образумил: нельзя продавать свое родовое гнездо, мы всем миром соберем, у нас есть пятьсот евро… – С этими словами Алена вышла из машины. – А ты что такая бледная, прямо белая?…

– Я как человек практичный тебе не позволю! – с этими словами Никита вышел из машины. – Я это… Мне уже начинать снимать деньги?…

Ну… предчувствие меня обмануло.

– Деньги, какие деньги?… – удивилась Алена и мгновенно напряглась, как питбуль перед схваткой. – …Ах, ДЕНЬГИ!

…Деньги? Никита скрыл от Алены свой счет на черный день, но от меня нет, не скрыл… Я спросила Никиту: «Ты уверен? Если это на черный день?», Никита ответил: «А что, это еще не черный?».

…Вот – тайный счет, маленькая пограничная ситуация, когда можешь не рассказать, можешь поступать как хочешь, – никто не узнает, и если кому-то чужому покажется, что это ерунда, значит, он слишком многого требует от людей, и если он не скажет судьбе спасибо… Спасибо, спасибо! Спасибо за моих прекрасных друзей, спасибо, что мне не пришлось просить, спасибо за то, что это было не одолжение!.. А огромный скандал.

Алена поворачивалась от меня к Никите, направо-налево, налево-направо.

– Ну, слава богу! – мне.

– Скотина! – Никите.

– Какое счастье! – мне.

– Что ты еще от меня скрываешь?! А? – Никите.

…Алена кричала:

– Ты отложил деньги на черный день! В то время как я ничего себе не позволяю! Нищенствую! Не могу купить сервиз!

Никита кричал:

– Почему на твоем счету пятьсот евро, там было две?!

– А сумка «Gucci», по-твоему, сколько стоит?!

– Я теперь честный чиновник, я не зарабатываю на сумку «Gucci»!

– Ага, ага, не зарабатывает он! Я тоже не смогла купить вторую сумку «Gucci»! А тайный счет? – кричала Алена. – Сколько там у тебя?

– Не скажу! Тебе скажешь, ты на все сумок накупишь! Сказал, не скажу! Пятьсот евро! На черный день! – прошептал Никита.

– У меня пятьсот евро и у тебя пятьсот евро? Пятьсот евро или пятьсот тысяч евро? Пятьсот тысяч? А я! Перебиваюсь без сумок! – прошептала Алена и, повернувшись ко мне: – Ты подумай, как нам повезло, что у него есть тайный счет, какое счастье…

И все это на глазах у охранников.

Охранники смотрели на нас без удивления: мы уже который день показываем им бесплатное кино.

…Но вот что интересно. Наша новая картина мира не самая прекрасная, нас окружает гадость: вышибленные двери, слова, к которым испытываешь брезгливость – «провокация», «наркотики», «арест», – мы просто купаемся в гадости. Кто-то чужой скажет: новая картина мира ваших прекрасных друзей (тоска по коррупции, взаимные упреки, тайные счета, желание скупить все сумки мира) – тоже не очень-то прекрасная картина. Но!..Какое очарование души увидеть среди голых скал, среди вечных снегов у края холодного мертвого глетчера крошечный бархатистый цветок – эдельвейс. Это не я так красиво написала, это Тэффи.

Посреди гадости расцвел прекрасный эдельвейс (дружеская преданность и прочее прекрасное), – вот они, Никита с Аленой, в своей не очень-то прекрасной картине расцвели, как цветки эдельвейса, прямо на скале.

На меня еще никогда так не кричали… На меня вообще никогда не кричали…Нет, один раз кричали (папа кричал страшным шепотом: «Как ты могла! Опоздать на полчаса! Не позвонить… Мама перенервничала!..»)… на меня никогда так не кричали…

…Впервые проснулась не в мгновенном ощущении темной беды, а, как раньше, с бурлящими пузырьками радости (робкими, но все же!).

…В половине десятого утра Василий Васильевич вызвал меня в кафе «Кузнечик»: срочно, через десять минут, через пять минут, где бы вы ни находились! Я находилась в салоне красоты. В честь близкого окончания Ужаса и для радости жизни решила перед лекцией сделать себе одну ярко-золотую прядь. Непричесанная, но уже с ярко-золотой прядью для радости жизни побежала на Литейный: я бегаю быстрей, чем езжу на машине. На бегу позвонила в университет предупредить, что опоздаю на лекцию по неуважительной причине (причина «меня вызвал адвокат» неубедительна, как «сломался будильник»).

Василий Васильевич впервые выглядел взволнованным, растерянным, впервые не улыбнулся мне и – это совершенно не то, чего ждешь от своего адвоката, – вдруг выгнулся, злобно зашипел, как сиамский кот, и начал кричать. На меня никогда еще не кричал сиамский кот, в описании породы упоминались взрывной темперамент и строптивость, но такой темперамент, такая строптивость…

Мой адвокат кричал:

– Вы что?! А?! Это что еще за самодеятельность?! А?!!..Вы понимаете, что вы наделали?! Вы понимаете, что произошло?! Вы вообще осознаете смысл того, что вы делаете?!

Нет, я вообще не осознаю смысл того, что я делаю. Я ничего не могу осознать, когда на меня кричат. Многие думают: чтобы тебя лучше поняли, надо кричать, я и сама иногда – часто – кричу, чтобы меня поняли. Но на меня кричать нельзя, когда на меня кричат, я начинаю оправдываться, говорить неестественным голосом «при чем здесь я?» или «что я сделала?», как будто я виновата, даже если я не виновата.

– Вы с кем-нибудь это обсуждали?… С друзьями, родственниками? Ваши друзья могли с кем-то поделиться… Кто знал, что вам нужны деньги? С кем вы об этом говорили?! А?!

– Ни с кем. Ни с одним человеком.

Когда на меня кричат, я вру. Это кажется странным: взрослый человек врет, как сивый мерин, своему адвокату, как будто его главная задача не понять, что происходит, а немедленно оправдаться перед своим адвокатом, которому он платит. Но тут уж ничего не поделаешь, – когда на меня кричат, я вру.

Мой адвокат рассматривал меня с брезгливой неприязнью.

Я думала, что Василий Васильевич относится ко мне не как просто к клиенту, я думала, мы дружим… Мои прекрасные друзья смотрят на меня по-разному, иногда как на равного себе человека, иногда как на любимого пуделя, умиляясь, какой он забавный, а Василий Васильевич не дружил со мной, не умилялся моей живости и уму и как я играю со своим хвостом, – он смотрел на меня как будто пытал светом лампы и кричал: «С кем вы об этом говорили?! Кто?!»