Когда я иду по улице, смотрю на людей, – а вдруг я его встречу.

Когда еду в машине, смотрю на все большие черные машины, проезжающие мимо, когда останавливаюсь на светофоре, смотрю в соседние большие черные машины. Три водителя больших черных машин попросили у меня телефон…Если честно, два.

Вообще я уже со многими людьми познакомилась на светофоре: эти многие сказали, что с моим стилем вождения лучше ездить на электрической машинке в сопровождении взрослых, три человека попросили у меня телефон (все-таки пусть будет три, а не два), а один раз произошло По-настоящему Прекрасное. Водитель соседней машины открыл окно и сказал: «Не горюйте так, все будет хорошо» – и улыбнулся так нежно, как будто мы с ним всю жизнь поддерживаем друг друга. Он был по-настоящему прекрасен, и я бы влюбилась в него, если бы уже не была влюблена.

…Но, конечно, я бы не хотела встретить Андрея на улице или увидеть в соседней машине на светофоре, я бы хотела, чтобы он был в Испании, в любой европейской стране, лучше в Австралии.

– Двойной эспрессо, – сказал Андрей.

Двойной эспрессо Андрею, латте адвокату, капучино мне, – в кафе «Кузнечик», где же еще. Андрей пришел познакомиться с адвокатом, мне кажется нереальным, что он здесь, рядом со мной, в моем сознании кафе «Кузнечик» – моя личная арена для мучений.

Я столько раз представляла, как это будет, когда мы наконец встретимся: он обнимет меня, и грохот, который все эти страшные дни (сорок восемь или сорок девять) звучит в моей голове, мгновенно утихнет, – он обнимет меня, и мы постоим немного молча (не говорить же мне «ах, что на нас свалилось!», не говорить же мне «ты бедный», не говорить же ему «ты тоже бедная»), – он меня обнимет, и… и я перестану плакать, – потому что внутри я все-таки плачу (хотя снаружи нет!), – он меня обнимет, и я успокоюсь, как ребенок, которому, чтобы перестать плакать, нужны руки только одного человека, – он обнимет меня и… а мы просто сидим в кафе «Кузнечик»! Втроем, с адвокатом – какое может быть нежное успокоение с адвокатом, черт, черт, черт! – адвокат как мама, которая смотрит из окна, и нужно не показывать своих чувств!

Я не видела Андрея столько страшных дней (сорок восемь или сорок девять), но лучше бы я его не видела! Держала под столом за джинсы, вцепилась и не могла разжать руку. Неотрывно смотрела на дверь, – кто входит в кафе, похожи они на тех, кто приходит арестовывать, или это просто посетители.

– Зачем ты меня держишь? Я не убегу.

Я открыла рот и закрыла, – оказалось, у меня нет голоса. В любую минуту могут войти… подойдут к нам с непроницаемыми лицами, скажут Андрею: «Вы арестованы»…

– Ты что, нервничаешь? – удивился Андрей.

Нервничаю? Я… Дожидаясь Андрея, я несколько раз сменила стол, перебегала со своей чашкой кофе от одного к другому. Села за столик в самом темном углу лицом к входу, это инстинкт: наши предки садились лицом к входу, чтобы контролировать ситуацию, в случае появления врага мгновенно вскочить, метнуть копье, вот и я – сижу в углу, если что, метну копье.

Я понимаю, почему совершенно спокоен Василий Васильевич – латте, черствое пирожное «медовое», – он адвокат, мы – его работа, и арест клиента на глазах адвоката – это его работа. Я не понимаю, почему совершенно спокоен Андрей – двойной эспрессо, черствое пирожное «медовое» – что это, сила воли, полное отсутствие воображения?

Возможно, все дело в темпераменте. Пятачок боится Буки и Бяки, прислушивается, присматривается, не появились ли Бука и Бяка, – а Пух не боится. На первый взгляд смелость лучше, чем трусость, но только на первый взгляд: Пятачок заметил следы Буки и Бяки, а Пух нет. Невротик Пятачок имеет больше шансов избежать опасности, он гораздо более сохранен, чем флегматик Пух.

Но тут еще кое-что, важное: ему стыдно бояться. Я имею в виду, Андрею стыдно бояться, не Пуху. Стыдно смотреть на дверь, оглядываться, соблюдать меры предосторожности. Однажды во время войны рядом с нами упала бомба…Ну, конечно, не совсем так, но почти что. Это было в Израиле во время очередных военных действий: мы с Викой и Андреем шли по улице в городе Беэр-Шева, и вдруг завыла сирена, люди побежали, некоторые упали на землю и прикрыли голову руками (их учили, как себя вести в случае бомбежки). Андрей толкнул нас к стене дома (так тоже можно делать в случае бомбежки), мы с Викой впечатались в стену, обнялись, закрыли глаза, – и раздался взрыв. Взрыв! Бомбы! Или снаряда. Где-то далеко. Очень страшно. Когда я открыла глаза, я увидела Андрея – он стоял посреди улицы и внимательно осматривал окрестности: все ли в порядке. Как будто он железный, как будто у него нет нервов! Я кричала: «Ты сумасшедший!» Но я понимаю: его же не учили бежать, падать на землю, закрывать голову руками, впечатываться в стену, – ему это неловко.

А Пятачку не стыдно бояться! Я боюсь даже на секунду отвести взгляд от двери. У нас разные темпераменты, к тому же имеют место гендерные различия: он мальчик, а я девочка.

…– Провокатор – бывший мент? Был бандитом, стал ментом, был ментом, стал бандитом? Подонок, пробу негде ставить… – сказал Андрей.

Василий Васильевич кивнул, и я вдруг почувствовала умиротворение, и привычная уже тошнота утихла, и сердце перестало биться в горле: они мужчины, понимают, что происходит, и друг друга понимают. Обсуждают, анализируют, решают, а я – ура! – могу больше ничего не понимать, а лишь привносить в их жизнь смешное и милое. По моему мнению, феминистки устраивают скандал из ничего: каждый сам решает, быть «как мужчины» или цветком прекрасным и беззащитным, украшением жизни.

Надо мной звучали слова «перечень наркотических средств», «количество препарата», «следствие», «суд», а я сидела рядом, как прекрасный цветок или рыба в томате (бабушка говорила, что рыба в томате украшает стол). Смотрела на Андрея, как путник смотрит на отплывающий от пристани корабль, – сейчас он договорит с адвокатом и уйдет, каждое мгновенье, каждое слово, каждое «перечень наркотических средств» отдаляет его от меня.

Андрею кто-то позвонил (почему он не выключил телефон?!), и пока он орал в телефон: «Ты срываешь мне сроки! Поставь другую бригаду!», Василий Васильевич наклонился ко мне через стол:

– Увидев вашего мужа, я понял: он не продавец наркотиков.

Значит, до того, как Кот Базилио увидел Андрея, он думал: «А черт его знает, может, он и наркоделец, в прослушке-то много чего есть…»?

…И опять зазвучали слова «перечень наркотических средств», «количество препарата», «следствие», «суд».

– Зачем тебе все это? – сказала я.

– Как зачем? Чтобы бороться. Чтобы правильно построить защиту, – сказал Андрей, и Василий Васильевич подтвердил, что да, нужно правильно построить защиту.

Защиту? А можно сделать так, чтобы все прекратилось прямо сейчас? Я давно уже, прежде чем войти в кафе «Кузнечик», на секунду замираю на пороге и мысленно перечисляю «квартира, Муркина квартира ванна на кухне – окна в стену, мои драгоценности, елочные игрушки»…Никто не сказал мне «Плати! Пуск!», но перечисление меня немного успокаивает…Я давно уже бубню про деньги, спрашиваю Василия Васильевича: «А можно заплатить, чтобы Марфу выпустили, а дело сожгли?» Он отвечает: «Не так все просто». Нельзя Марфу выпустить, а дело сжечь: выпустить ее означает признать ошибку, они на это не пойдут, нельзя без суда, нельзя без приговора, нельзя-нельзя-нельзя – судебная система не признает своих ошибок. Марфу задержали вечером, а утром уже провели юридическую процедуру, после которой Марфа из задержанной стала арестованной, значит, это кому-то было нужно, – кому? У них у каждого свои интересы.