Спали все в одном кубрике из четырех, чтобы было теплее. Но какое тут тепло, если на улице под минус двадцать, дует ветер и батареи чуть теплые?..

А в восемь утра – наряды по охране ГГ (государственной границы). В любое время года, в любую погоду, была ли ночью одна сработка или их было двадцать, бодр ли ты или еле стоишь на ногах, спускайся в дежурку, снаряжайся и – в комнату приказов, где офицер искренне-торжественно или вымученно-торжественно объявляет:

– Приказываю выступить на охрану государственной границы… Вид наряда – дозор. Задача – не допустить нарушения государственной границы… Маршрут… – И еще минуты две разных деталей.

Когда офицер, после слова – «вопросы?» – умолкает, старший наряда молодцевато должен отчеканить:

– Вопросов нет, приказ ясен. Есть выступить на охрану государственной границы…

Сказать, что не можешь, что устал, в этот момент и в голову не приходит. Как-то всё механически: приказ, ответ – «приказ ясен»…

Выходишь в сопровождении дежурного на улицу, в будке-разряжалке пристегиваешь к «калашу» магазин и – вперед. Если на правый фланг – десять камушков до стыка с участком соседней заставы, десять – обратно; если на левый – семь туда, семь обратно, но там больше сопок, а низменности – настоящее болото; КСП – тоненький слой земли – лежит на подстилке из бревен…

Раза два-три в неделю пройтись – это, наверное, полезно. Но почти каждый день, тем более увешанным ракетницей, подсумком с боеприпасами, трубкой связи, профилем, увесистым фонарем ФАСом, с автоматом-веслом, – убийственно. К тому же – погода. Утром выходишь по холодку на лыжах, но спустя двадцать минут проглянет солнце, дунет парной ветерок – снег превращается в лужи. Снимаешь лыжи, несешь их под мышкой (оставлять войсковое имущество строго запрещено). Через сотню метров валенки раскисают, их не могут спасти никакие галоши… Мучение, в общем, пытка.

Еще и со жратвой беда – перловка да пшено, томатная паста вместо мяса… Хлебовозка часто не может пробиться по разбитым дорогам, а когда пробивается – ничего почти не привозит. «С провизией перебои», – сообщает сопровождающий хлебовозку сверхсрочник. И что ему ответить – он-то не виноват.

Но хуже, чем голод – живот солдат набьет хоть чем – была нехватка курева.

Раньше сигареты исправно привозила автолавка, и вспоминать о ядовитом «Памире» из довольствия не приходилось. Но сначала автолавка стала привозить сигареты дорогие – «Бонд», какие-то индийские, – так что много купить не получалось, а потом и они пропали… Быстро выкурили запас «Памира», хранящийся на заставе, следом и окурки из урн в летней и зимней курилках…

Между бетонных плит пола в тамбуре кочегарки была щель. В эту щель поколение за поколением бойцов бросали чинарики – тамбур пользовался популярностью: туда заскакивали в морозы погреться и перекурить часовые, там отлынивали от работ и прятались от дождя… В общем, окурков скопилось много. И мы палочками и проволокой с обезьяньим упорством пытались достать их. Когда удавалось, выкрашивали полуистлевший табак на газету, смешивали со всяким мелким мусором из карманов, делали цигарку и пускали по кругу. После каждой затяжки надсадно кашляли и задыхались, но на какое-то время становилось легче.

Да, на какое-то время. Жизнь заметно выходила из нас, восемнадцатилетних-девятнадцатилетних пацанов. Пацанов по годам, а на вид немощных стариков… Давно не звучали перед отбоем песни под гитару и гогот над анекдотами, байки, воспоминания о гражданке… Офицеры тоже бродили угрюмые и вялые, понимая, что в таких условиях, при таком графике службы требовать от нас дисциплины, соблюдения распорядка дня невозможно. Просмотр программы «Время» стал необязателен, чистка оружия проводилась от силы раз в неделю, подворотнички были черные, пряжки ремней – тусклые… Почти каждый боевой расчет начзаставы завершал так:

– После ужина свободным от нарядов – отбой.

Некоторые бойцы и ужинать не шли, предпочитая побольше поспать.

Я завидовал тем, кто ронял голову на подушку и тут же начинал сопеть и храпеть. Я от усталости засыпал долго. Лежал и думал, как бы выбраться из той жопы, в которую угодил. Ведь действительно – можно упасть где-нибудь на фланге и не встать. Но в наряде по флангу хоть напарник есть – поможет, вызовет машину с заставы, а если во время колонки – наряда часового… Присядешь к стене и застынешь – час-другой тебя не хватятся. Выйдет дежурный звать на смену, а ты окоченевший…

На улучшение нашего положения надеяться не приходилось. Погода такая будет здесь до апреля, хавчик вряд ли станут привозить лучше, питательней и вкусней (мы мечтали о том моменте, когда начальство созреет зарезать хоть одну тощую свинью), с куревом по всей стране напряженка… А главное, что, как говорят, пополнения из отряда ждать не стоит. Нынешний призыв идет туго, новобранцев – запахов – процентов тридцать от того количества, какое нужно, чтобы после учебки разбросать по десятку на заставы. Молодых фазанов – бойцов весеннего призыва – к нам прислали двух, старых фазанов трое, и в марте – мае они уйдут на дембель… Кто останется? Кто будет служить?

Лезли в голову всякие идеи, как отдохнуть от лямки нарядов: руку сломать, типа случайно выстрелить себе в ладонь во время разряжания автомата, циркуляркой чиркнуть по голени… Это всё казалось в тот момент вполне разумным, боль не пугала. Пугало разбирательство: начнут выяснять, допрашивать, еще и другие пострадают – дежурный по заставе, который обязан следить, как отстегивают магазин от автомата, снимают с предохранителя, демонстрируют затворную часть… Прапора затаскают за такую циркулярку… Офицеров обязательно взгреют за чэпэ. Хоть и не любят у нас офицеров, но подставлять их начальству – это западло. И мне как потом дослуживать с клеймом калича или оленя?.. Зачмырят и не посмотрят, что я на втором году службы…

А может, в Финляндию кинуться? Застава у нас расположена удобно для этого – за системой. Путь до границы свободный, каких-то метров пятьсот. Уйти часовым – и туда. Проверяют часовых теперь редко: дежурный офицер спит в канцелярии, дежурный по заставе дремлет на пульте… Рассказать финнам, как у нас здесь, загибаемся просто-напросто… Но ведь выдадут. С финнами у нас хорошие отношения – говорят, на КПП местных с обеих сторон пропускают запросто. Попил чайку у финской или карельской родни и – обратно. Наверняка при таком порядке легче через КПП яшке просочиться, чем форсировать систему, бежать к заветной черте, разделяющей два государства… Да, граница, по существу, открылась, а мы здесь вынуждены подыхать.

Однажды проснулся среди ночи. Нет, не то чтобы проснулся, это было в таком полусне… В полусне я стал почесывать тело и лопал какие-то пузырьки на коже… Приятный зуд, успокаивающее лопанье…

– Ромка, вставай, – голос дежурного по заставе, – в наряд.

Я безропотно – какой смысл роптать? – сел на кровати, принялся натягивать влажноватые штаны, привычно кряхтя от ломоты, нытья неотдохнувшего тела.

– Блин, чего у тебя с рожей! – отскочил дежурный. – В прыщах вся…

Вспомнилось ночное чесание, я задрал вшивник, нательную рубаху и увидел на животе, груди красные язвочки и пузырьки…