* * *

Он сам не знал, зачем идет к дому на Известковой улице. Его не приглашали. Фрау де Витте могла бы сказать слугам, что не принимает, и была бы совершенно права.

Лучшее, на что он мог рассчитывать, — силуэт в окне второго этажа, если Мартышка вдруг случайно окажется у окна. А она не окажется. Что ей там делать осенним вечером? Смотреть на свое отражение в оконном стекле? Допустим, на светлом фоне обозначится темный силуэт, и что дальше? Камушки в него кидать?

По Известковой улице можно было выйти к городским воротам, оттуда через эспланаду — в Петербуржский форштадт. И, сделав несколько поворотов, оказаться на Родниковой. Там уже, наверно, ужинают перед тем, как велеть горничной убрать со стола и принести все, потребное для карточной игры. И что же? Стучаться в ставни? Умолять: пустите к столу, позвольте проиграть хоть десять рублей?! Пятьдесят! Сто!

Маликульмульк замедлил шаг, глядя на окна фрау де Витте. Горели только два. Видимо, гостей в этот вечер не звали и не ждали. Ну, хоть дойти до Родниковой…

Мартышки там нет, если она по какой-то хитрой причине вынуждена туда пробираться тайком, то вряд ли будет лишний раз появляться на Родниковой. Но есть мопсообразная дама, есть то ли фон Дишлер, то ли фон Димшиц, одним словом — Леонард со скрипкой. Есть еще кто-то — и они играют… Может, даже заманили заезжего простака и изящно обирают его, ловко выстраивая игру — то поддадутся, то одолеют, то опять поддадутся, и золотые империалы прямо стопочками и переползают с места на место, к ним прибавляются золотые кольца, медальоны, табакерки…

Ноги сами несли в этот недоступный рай.

От ворот к предместью через эспланаду катил экипаж, догоняя философа. Маликульмульк посторонился, чтобы пропустить его. Но, видно, все же слишком замечтался — колесо задело его, и он не смог устоять на ногах. Лежа на сырой траве, Маликульмульк первым делом подумал: вот теперь княгиня точно его убьет — донесут ведь дворовые девки, что новенький редингот измазан в густой дорожной грязи.

Экипаж, проехав несколько, остановился, дверца распахнулась, выскочил кавалер. Свет от фонаря, прикрепленного на кузове так, чтобы освещать дорогу, до Маликульмулька почти не дотягивался, и кавалер вынужден был присесть на корточки, надеясь увидеть его лицо и убедиться, что он жив.

— Простите, сударь, неловкость нашего кучера. Дайте руку, я помогу вам встать, — сказал он по-немецки.

— Благодарю, — по-немецки же отвечал Маликульмульк, барахтаясь на траве.

Он ухватился за протянутую руку и с некоторым трудом поднялся.

— Андре, что с ним? — прозвучал женский голос из кареты. — Он цел, невредим?

Дама говорила по-французски.

— Вы можете идти? — осведомился кавалер.

Маликульмульк потоптался на месте и по-немецки ответил, что идти, кажется, может.

— Да, мадам, он не пострадал! — по-французски сказал кавалер. — На вид он из чиновников, почтенный господин. Но взять его в экипаж мы не можем — он весь в грязи.

— Предложите ему сесть рядом с Пьером. Мы довезем его до дома. Надеюсь, для этого не придется сворачивать к Московскому предместью.

— Сударыня, я понимаю по-французски, — сказал Маликульмульк.

— Это вы?!

Дама выглянула из экипажа, и Маликульмульк понял, кто это.

— Сама Фортуна… — начал было он.

— Да, именно Фортуна, иначе и быть не могло. Андре!

Она протянула руку, кавалер тут же оказался рядом и помог ей выйти.

— Вы испачкаете туфельки, промочите ноги… — забормотал Маликульмульк.

— Какие мелочи! Простите нас, ради Бога!

Волнение графини де Гаше было столь велико, что она схватила философа за грязные руки.

— Мадам, этот господин даже не ушибся, — сказал кавалер по имени Андре. — Прошу вас, сядьте в экипаж.

— Нет, я не хочу. Господин Крылов… — в голосе графини была мольба, — вы ведь не откажете мне в любезности? Вы не бросите меня?

— Нет, госпожа графиня, — удачно, как ему казалось, скрыв удивление, ответил Маликульмульк.

— Я прошу вас, сядьте в экипаж, — произнес кавалер таким недовольным голосом, как если бы он был мужем, собравшимся устроить супруге наедине скандал за неверность.

— Вы не должны так со мной разговаривать, я вам таких прав не давала! — бойко парировала Мартышка. — Господин Крылов, пройдемте немного вперед…

И, быстро взяв за руку и прижавшись к его плотному боку, прошептала:

Не оставляйте меня… я в опасности…

— Я вас испачкаю, сударыня, — испуганно прошептал в ответ Маликульмульк.

— Это все мелочи, идемте, идемте…

Маликульмульк, увлекаемый Мартышкой вперед, обернулся — и увидел лицо кавалера Андре.

Редко ему случалось наблюдать на человеческой физиономии такой злобный оскал. А ведь физиономия была красивой, правильной, вот разве что волосы чересчур начесаны на лоб и на щеки, как это принято у нынешних щеголей.

— Идемте скорее, он не посмеет вмешаться, — тихо и быстро говорила графиня де Гаше. — Слушайте, это очень важно… не оставляйте меня… произошла ошибка, но она разъяснится… меня обвиняют в ужасном злодеянии, и я не могу оправдаться… я догадываюсь, кто убийца, но у меня нет доказательств… но и у них нет… Умоляю, не бросайте меня…

— Почему — убийца, что стряслось? — спросил Маликульмульк.

— Они думают, будто это я убила господина фон Бохума… он был отравлен, и им мерещится, будто мною… а отравитель — один из них, просто я здесь чужая, за меня некому вступиться…

Тут она поскользнулась и повисла на руке Маликульмулька. Философ был ошарашен превыше всякой меры: он как раз думал про исчезновение Михайлы Дивова и смерть фон Бохума, а тут вдруг такие новости! Вдруг он ощутил на своем запястье остренькие коготки — и что-то с ним сделалось неладное…

«Старуха, — подумал Маликульмульк, — она же старуха, чуть помоложе княгини, да и княгиня не так стара на вид, как она, рыжие волосы не столь огненны, как в юности, приобрели очень приятный оттенок, и тело стало крупным, статным, а эта?.. Она же седая, седая и с морщинами!..»

Он едва не стряхнул эту изящную мартышечью лапку. А графиня продолжала рассказывать, но так быстро, что философ, отменно владевший французским языком, довольно много слов не разобрал.

— Я все объясню вам, я вынуждена скрываться… и оттуда уже в Курляндию, ко двору… как я не поняла, что там меня отыскать проще всего… если бы не этот ужасный человек, я бы… один из них — убийца, или же они в сговоре… бедный фон Бохум просил меня… они не могут мне простить…

Маликульмульк по натуре был нетороплив, как положено философу, а эта женщина, сущая Мартышка, стремительна даже в сорок два года, когда пора угомониться. И это озадачивало — он к такому обращению не привык.