Он испытывает раздражение, понял Дункан, натягивая халат и стаскивая брюки и нижнее белье. Раздражение и похоть. Точнее, раздражение, вызванное неудовлетворенным желанием. В этом было что-то неправильное. Наверняка к собственной жене следует испытывать нечто большее, чем просто похоть.

А он? Дункан задумался, надеясь обнаружить в себе теплые чувства, и с облегчением понял, что относится к своей жене с симпатией и даже с восхищением. Возможно, он полюбит ее, если постарается, а он обязательно постарается, ибо таков его долг и желание.

Признаться, он ощутил ком в горле, когда она произнесла эти слова: «Я хотела, чтобы все смотрели на меня и радовались вместе со мной». Ему захотелось обнять ее, как он обнимал Тоби, когда тот в редкие мгновения между играми и проказами дергал его за брюки и спрашивал, действительно ли он, Дункан, любит его, Тоби.

— Увидимся утром! — бросил он камердинеру раздраженным тоном, выходя из гардеробной и направляясь по пустынному коридору к спальне Маргарет.

Он явно испытывал желание. И чувство вины на этом никак не сказывалось. Маргарет была восхитительна даже без привкуса вина. А с вином, как в гостиной совсем недавно, она просто опьяняла. Вряд ли она понимала, как была близка к тому, чтобы он опрокинул ее на ковер там же, в гостиной, когда поцеловала его и прошлась язычком по его губам.

Он не ожидал такого. Он всегда считал ее довольно сдержанной, даже чопорной во всем, что касалось постели. Как и полагается благовоспитанной даме. Но то, как она поцеловала его в гостиной, явно было приглашением.

Черт, остается только надеяться, что она не пожалеет о том, что вышла замуж за него.

Что ж, он позаботится о том, чтобы этого не случилось. Ведь он стольким ей обязан. Но даже будь иначе, он приложил бы все усилия, чтобы сделать свой брак удачным. Конечно, он не хотел жениться, но он женился и теперь должен жить в соответствии с этим фактом.

Все еще испытывая странную смесь раздражения и желания, Дункан постучал в дверь спальни и вошел, решив, что было бы нелепо ждать, пока она откликнется на его стук.

Маргарет стояла в ногах постели, обхватив руками прикроватный столбик. На ней была белая ночная рубашка, мерцавшая в свете двух свечей и казавшаяся почему-то более роскошной, чем самое изысканное бальное платье. И — о Боже! — ее волосы были распущены, ниспадая по ее спине почти до бедер. Они были темными, густыми и блестящими. А роскошная ночная рубашка, хотя и вполне приличная, не скрывала ни одного из не менее роскошных изгибов ее фигуры.

Дункан сделал над собой усилие, подавив несколько преждевременный приступ возбуждения.

—Опасаешься, что полог рухнет без твоей помощи? — поинтересовался он.

Она непонимающе уставилась на него, затем взглянула на свои руки, сжимавшие резной столбик, подпиравший полог кровати, и улыбнулась, опустив руки. А потом рассмеялась, показавшись ему еще более живой и красивой, чем обычно.

— Вряд ли, — сказала она. — Скорее это я не могу стоять без помощи опоры из-за выпитого вина.

— Я боялся, что ты уже крепко спишь под его воздействием.

— О нет! — Она снова рассмеялась.

— Я рад.

— Правда?

Он был рад, что она не спит и готова разделить с ним постель, хотя на самом деле он не думал, что она заснет. Но радует ли его тот факт, что он находится здесь со своей женой? С женщиной, которая станет спутницей всей его жизни? Будет ли он доволен завтра утром, удовлетворив свою похоть, тем, что он не может просто повернуться и уйти, забыв о ней, а должен взять ее с собой в Вудбайн и в свое будущее?

Смог бы он забыть ее, будь у него такая возможность? Интересный вопрос.

— В чем дело? — спросила она, и Дункан сообразил, что он уже несколько секунд молча смотрит на нее.

— Ты такая красивая, что до тебя страшновато дотрагиваться, — сказал он.

Она приподняла брови:

— Надеюсь, не слишком страшно.

— Вот как? — Он подошел ближе и взял ее за плечи, удерживая ее на расстоянии вытянутых рук, пока его взгляд блуждал по ее телу. — Но ты действительно красавица, Мэгги. Мне повезло.

Он склонил голову и поцеловал ее в основание шеи. Маргарет откинула голову и тихо вздохнула.

— Я больше не смущаюсь, — сказала она. — Ведь это так глупо, не правда ли? Это самая естественная вещь, какую только можно вообразить. Я хочу этого, Дункан. Собственно, я хочу этого больше всего на свете.

Интересно, чего ей стоило это признание? Хотя, судя по исходившему от нее жару, она говорила искренне.

Он скользнул пальцами под вырез ее рубашки и приспустил ее вниз, поцеловав обнажившееся плечо. Затем прошелся губами по округлостям ее груди, продолжая спускать рубашку вниз, пока не добрался до соска и обхватил губами. Когда он коснулся языком маковки, она содрогнулась всем телом.

Дункан выпрямился и убрал руки. Маргарет схватилась за рубашку, но, вместо того чтобы удержать ее на месте, позволила ей соскользнуть на пол.

Ее щеки пламенели, но она выдержала его взгляд, пока он не отвел глаза, чтобы оглядеть ее всю, с головы до ног.

У нее была высокая грудь с розовыми маковками, тонкая талия, изящный изгиб бедер, длинные стройные ноги. Если ее фигура имела недостатки, Дункан их не заметил. Она была ожившей мечтой каждого мужчины.

Маргарет протянула руку и дернула за пояс его халата. Халат распахнулся, и она стянула его, так что он упал на пол.

Дункан был поражен. Он собирался вести себя… как? Более сдержанно? Скромно? Нежно? Конечно, она не девственница, но, если его догадка верна, а он готов был побиться об заклад, что это так, она настолько близка к этому состоянию, насколько это вообще возможно, не будучи девственницей.

— Ты еще красивее, чем я думал, — промолвил он.

— Ты тоже красив, — отозвалась она, откровенно разглядывая его. — Или мне не полагается так говорить? Извини, но это правда.

Он взял ее руки и обвил их вокруг своей талии, притянув ее к себе.

Боже!

Склонив голову, он приник губами к ее губам, приоткрыв ее рот и скользнув языком глубоко внутрь. Маргарет застонала и выгнулась, прижимаясь к нему всем телом, и Дункан почувствовал, как его возбужденное естество уперлось ей в живот.

Вот вам и нежность со сдержанностью.

— Может, ляжем? — выдохнула она. — А то меня уже не держат ноги.

Дункан подхватил ее на руки, отнес на постель и снова поцеловал. У нее был вкус вина и запах лавандового мыла. Сирена и благонравная дама в одном лице.

— Погасить свечи? — предложил он. — Я предпочел бы их оставить. Но я сделаю, как ты скажешь.

Заниматься любовью при свете тоже не входило в его планы.

Ее глаза расширились.

— Тогда, конечно, оставь.