В глазах Мейвис вспыхнула тревога. Жить как прежде означало сидеть дома, стряпать, убирать, стирать, беременеть. Ее это совершенно не устраивало, она привыкла сама себя обеспечивать, быть на людях и делать то, что хочется. Пусть теперешняя работа кондуктором автобуса не шла ни в какое сравнение с тем опасным делом, которым она занималась во время войны, но это было лучше, чем прозябать в четырех стенах.

— Послушай, Тед! — проговорила она, решив сразу растолковать ему, что ситуация на домашнем фронте изменилась и никогда не будет такой, как прежде. — Мне кажется, тебе следует знать, что…

Договорить ей не дали встревоженные детские вопли и громкий стук о стенку распахнувшейся двери: Билли едва не сорвал ее с петель, влетев в коридор с криком:

— Мама! Мама! Ты дома? Все говорят, что наш папа вернулся. Это правда?

Следом в кухню вбежала Берил. Билли замолчал, побледнел и воскликнул:

— Папа! Это ты! Ты вернулся!

— Папочка! — взвизгнула дочка и, проскользнув мимо брата, бросилась к отцу.

Пока они обнимались и целовались, Билли, застыв на месте, рассматривал отца, все еще не веря, что тот вернулся не в отпуск, а навсегда. Это было и прекрасно, и непривычно, настолько, что не укладывалось у него в голове. Ему стало даже немного страшно.

Отец посмотрел на него и сказал:

— Я соскучился по тебе, сынок.

Мальчик судорожно вздохнул и бросился отцу в объятия, смеясь и плача одновременно.

Слезы навернулись на глаза Мейвис, она заморгала, подумав, что поговорит с Тедом по душам позже. Сейчас главное, что он наконец-то навсегда вернулся домой.

— А куда мы сегодня пойдем, дедушка? — спросил Мэтью, нетерпеливо ерзая на заднем сиденье «бентли» в предвкушении очередного сюрприза. Изысканный аромат салона, отделанного кожей и дорогими породами дерева, будоражил детское воображение и порождал в мозгу сказочные картины.

Джосс Харви ласково пожал руку внуку и улыбнулся. Ему нравилось, когда мальчик называл его не прадедушкой, а дедушкой, так он чувствовал себя моложе. Слово «прадедушка» наводило его на мысли о библейском Мафусаиле.

— Пожалуй, в зоопарк мы сегодня не пойдем, — медленно проговорил он, отдавая должное матери Мэтью, которой хватало благоразумия одеть сына соответственно ненастной ноябрьской погоде. — Слишком густой туман. Вместо прогулки мы выпьем чаю в отеле «Ритц». Бывало, я водил туда твоего папу, когда он приезжал домой на каникулы. Там делают лучшие в мире пирожные и самые большие кремовые торты.

Мэтью просиял: он обожал проводить время с прадедушкой, с ним всегда было интересно и весело.

— А там подают сладкие пирожки? — живо поинтересовался он. — Когда мы с мамой бываем в кафе «Чизман», она всегда заказывает пирожки или булочки к чаю.

— Не знаю, подают ли в «Ритце» булочки к чаю, — глядя в окно лимузина, мчавшегося по Олд-Кентроуд, ответил Джосс Харви, — но знаю: там ты точно отведаешь копченой лососины и сандвичей с огурцами.

Мэтью залился счастливым смехом. Он не представлял себе, что такое копченая лососина. Его папа «коптил» самокрутками небо, когда работал в саду или на реке. Мальчик обожал наблюдать, как ловко скручивают его темные пальцы толстую сигаретку и как он, улыбнувшись, затыкает ее за ухо. Папа называл самокрутки «папиросками» и никогда не дымил дома. Он приберегал их для перекуров. Мэтью нравилось смотреть, как отец достает папироску из своих жестких курчавых волос, зажимает ее в жемчужно-белых зубах и курит, отдыхая от работы или потягивая из кружки крепкий чай.

Чай он готовил не так, как мама, которая заваривала его в маленьком чайнике. Папа насыпал чайные листья в большую кружку, запаривал их кипятком, клал туда же ложку сгущенки, кусочек сахару, а потом приступал к главному: ставил кружку на плиту и подогревал ее.

— Кипятить чай мы не будем, — говорил он Мэтью, с любопытством наблюдавшему за его таинственными действиями. — Мы лишь подогреем его, чтобы он загустел.

И чай действительно получался густым и крепким. Они разливали его по чашкам и выходили с ним на крыльцо, чтобы, усевшись, не спеша насладиться ароматным темно-коричневым напитком и обозреть результаты своих трудов в саду: новую грядку для ранней капусты или посадки фасоли и салата. Во время перекуров они угощались не только чаем с самокруткой, но и сандвичами из гренков, яичницы и бекона, такими толстыми, что мама в шутку называла их «ступеньками».

«Бентли» фыркнул и помчался к Вестминстерскому мосту. Игравшие на обочине шоссе мальчишки пораскрывали от восхищения рты и проводили шикарный автомобиль изумленными взглядами, гадая, кто в нем едет — король, королева или премьер-министр.

— Рядом с «Ритцем» есть чудесный книжный магазин, — промолвил Джосс, сжав маленькую руку в шерстяной рукавице. — Мы купим там красиво изданную книгу, которую так любил твой папа, — «Ветер в ивах», а потом посетим «Хамлиз».

— А что это такое? — с замирающим от сладкого предчувствия сердцем спросил Мэтью. Он догадывался, что «Хамлиз» — это такое место, где никто из его знакомых мальчишек никогда не бывал.

Старик похлопал его ладонью в тонкой кожаной перчатке по плечу и мягко объяснил:

— Это волшебная пещера Аладдина, любимое место твоего папы.

Мэтью с удовольствием слушал рассказы прадедушки о его другом папе, который умер еще до его рождения. Его портрет в серебряной рамочке стоял у них дома на каминной полке. Папа Леон говорил, что папа Мэтью — герой, погибший за Англию.

— А вы с моим первым папой устраивали перекуры? — спросил мальчик, когда «бентли» остановился на Пиккадилли перед отелем «Ритц».

— Какие такие перекуры, Мэтью? — спросил старый джентльмен, нахмурив густые брови. Шофер Хеммингс вышел из машины первым, чтобы распахнуть заднюю дверцу. Мэтью выкарабкался из лимузина следом за прадедушкой и ответил:

— Перекур — это когда курят самокрутку и пьют крепкий чай из кружки, подогретой на плите.

Хеммингс почему-то закашлялся и отвел взгляд. Хозяин оставался невозмутимым. Он не собирался перебивать мальчика и переводить разговор на другую тему. Напротив, Джосс был заинтересован в том, чтобы ребенок рассказывал ему как можно больше таких чудовищных подробностей из своей жизни в рабочей семье. Суммированные хорошим адвокатом, они бы очень пригодились для отказа Леону Эммерсону в усыновлении Мэтью.

— А еще во время перекура мы едим «ступеньки» из гренков, яичницы и бекона, — беззаботно поведал малыш, когда они подошли к дверям отеля и швейцар, одетый в еще более роскошную, чем у Хеммингса, униформу, приветствовал их, приложив руку к козырьку фуражки. — «Ступеньки» — это такие толстые гренки, которые…

— Добрый день, мистер Харви, — пророкотал швейцар, распахнув перед ними двери, и с подозрением покосился на мальчугана, говорящего такие удивительные вещи.