с мели. Но грунт оказался слабым. Якоря пахали песок, а пароход так и не сдвинулся с места.

Тогда «Эрик» дал сигнал бедствия.

Я в то время был боцманом на портовом ледоколе «Богатырь» и не поверил, когда услыхал, что нас посылают на помощь. Наш ледокол все лето простоял на приколе, и в порту говорили, что мы давно приросли к берегу. Казалось, что на сборы уйдет неделя. Но мы приналегли и собрались в тот же день.

Четыреста тонн угля погрузили за восемь часов, взяли водолазов, доски, цемент и вечером еще засветло вышли из порта.

«Богатырь» делал по семнадцати миль в час, и все-таки никто не верил, что мы поспеем вовремя: в ноябре Охотское море редко бывает спокойным, а шторм за два часа превратил бы «Эрика» в щепки. Но ему повезло с погодой: тринадцать суток подряд не было свежего ветра.

Мы пришли на четвертый день, рано утром. Я вышел на мостик. Наш капитан Леонтий Игнатьевич Стариков был уже там и любовался рассветом. Среди моряков этот Стариков слыл чудаком. Он писал картины масляными красками и капитанский салон на «Богатыре» превратил в мастерскую художника. На свои картины он перевел столько холста, что его хватило бы на оснастку хорошего корабля.

Длинный, стройный, как мачта-однодеревка, в фуражке с позеленевшим «крабом», он стоял, широко расставив ноги, и смотрел, как расходится туман. Освещенные солнцем, яркие как огонь клочья отрывались от воды и таяли в воздухе.

«Эрик», чуть накренившись, огромной серой тушей вылезал из тумана. В гиляцкой деревушке на берегу дымили костры и выли собаки. Дальше синей зубчатой стеной поднимались сахалинские сопки.

— А красиво, понимаете, — сказал Стариков и поднял бинокль.

По тому, как он ощупывал «Эрика», видно было, что теперь уже смотрит моряк, а не художник. Бинокль скользнул по грузовой линии, задержался на секунду у якорных канатов, обшарил палубу, поднялся на мачту и на трубу.

— Ишь, руку-то растопырил, как полисмен, понимаете, — улыбнулся Леонтий Игнатьевич и протянул мне бинокль.

Я оглядел пароход и только тут понял, о какой руке он говорит. На трубе была нарисована ладонь, а под ней — три огромные красные кляксы.

— Это марка компании «Олсен». У них все пароходы так разукрашены. Ну, вот что, понимаете, забирайте-ка людей да заводите буксир. А водолазы пусть пластырь подводят. Довольно загорать. Дернем его за ноздрю да поведем.

Мне пришлось крепко поработать в тот день. Пароход в восемь тысяч тонн — это не рыбацкая шампунька. Надо подумать, как взять его на буксир, а тут еще пришлось помогать водолазам. Они то и дело поднимались из воды, фыркали, как моржи, требовали доски, цемент, болты.

Мы весь день провозились на аварийном пароходе, и весь день нам в глаза лезли эти красные руки. Они были всюду: на белых шлюпках, на ведрах, на спасательных кругах. Точно кто-то захватал окровавленной ладонью всё, что было на палубе «Эрика».

— Придет же в башку такая фантазия! — удивлялись наши матросы. — Здесь поплаваешь, наглядишься — и сам бандитом станешь.

Впрочем, матросы на «Эрике» вовсе не были похожи на бандитов. Добродушные, веселые ребята, все в одинаковых синих свитерах. Они помогали нам крепить буксир, угощали нас сигаретами и с удовольствием курили нашу махорку. К вечеру водолазы наложили пластырь. Они с двух сторон обшили пробоины толстыми досками, налили между ними цементный раствор, а мы обнесли вокруг борта «Эрика» двойную петлю каната, передали буксир и с полного заднего хода дернули.

На «Богатыре» стояла машина в пять тысяч сил. Канат разрезал воду, задрожал и захрустел. Петля обтянулась с такой силой, что краска под ней задымилась, а кое-где и вспыхнула желтыми огоньками. Из-под кормы ледокола поднялась желтая пена. С «Богатыря» и с «Эрика» все смотрели на канат и гадали: выдержит или лопнет. Вдруг «Эрик» вздрогнул всем корпусом и удивительно мягко сошел с мели. Водолазы еще раз осмотрели пластырь, и поздно вечером, попрощавшись с норвежцами, мы вернулись на ледокол. Туда же перебрался и капитан с «Эрика». Он, должно быть, считал неприличным командовать пароходом, который идет на буксире.

«Богатырь» взял курс на Владивосток.

Ночью я вышел на палубу и встретил капитана. По ночам Стариков часто выходил покурить.

— А пассажир-то наш, оказывается, миллионер, сам хозяин компании «Олсен», — сказал Леонтий Игнатьевич. — Я бы на его месте и плавать не стал, а ему вот не сидится, понимаете. «У нас, говорит, все в роду — моряки, и мне надо плавать». А какой там «надо», просто игрушка это для него, развлечение от безделья. Я у него и про руку спросил, так он мне целую легенду сплел. Интересно: был у них предок Эрик Олсен, пират. Грабил купцов, людей вешал, товары раздавал дружине, а золото складывал у себя в трюме. Столько накопил, что и балласта не надо. Все дороги загородил: ни пройти, ни проехать. А английскому королю это острый нож: всю коммерцию ему старик испортил. Вот он и послал против Олсена свой флот. Тут старику и досталось: все его корабли потопили и дружину перевешали на реях. Только он один и ушел на своем корабле, да и то весь израненный. Пришел домой и чувствует, что отплавал, пора помирать. А там у него было два сына-близнеца. Он их позвал к себе на корабль и распорядился: «Двоим на корабле командовать не годится: садитесь на шлюпки, а как я спущу флаг, так гребите ко мне. Кто первый положит руку на палубу, тот и будет хозяином». Ну, братцы приналегли на весла, и один обогнал другого на полшлюпки. Еще бы чуть, и быть бы ему хозяином, да малость перестарался: сломал весло. А другой тут как тут и уже лезет на борт. Ну, а этому стало обидно, так он выдернул меч, отхватил себе руку и швырнул на палубу. И пришлось старику отдать ему корабль. Ничего не поделаешь: первым руку положил. Вот видите, какая история. А этот, который у нас, прямой потомок того безрукого, и тоже такой, что руки не пожалеет. Интересный мужик. Ну, спокойной ночи, боцман, посматривайте за буксиром, а я пойду посплю до утра.

Я обошел ледокол и постоял на корме. С буксирной лебедки тянулся стальной канат. Он был толщиной с бутылку, но дрожал, как леска, на которой бьется пескарь. «Эрика» не было видно, только ходовые огни из темноты глядели нам вслед.

К утру мы заметно продвинулись к югу, но в Куросиво еще не