Сарматов повернулся к идущим позади палестинцам:

– Помогите раненым, а пленную доставим мы!

Один из палестинцев, по-видимому, старший, вскинул ладонь к каске:

– Слушаюсь, господин майор!

Едва они вышли из подъезда дома, как меж горящих домов в небе появились черные силуэты «Фантомов».

– Славяне, мордой в землю! – крикнул Сарматов и завалил «пианистку» на асфальт.

Когда пронеслась взрывная волна и перестали падать куски железа, асфальта и бетона, он помог девушке подняться и показал на виднеющийся между двумя многоэтажными зданиями кусок горящей улицы, по которой только что прокатился огненный смерч.

– Уходи! – коротко обронил Сарматов.

Она непонимающе посмотрела на него.

– Блин! – рявкнул Бурлак. – Уходи, сопля зеленая!.. Затыришься среди «черных»…

Девушка смотрела на горящую, захлебывающуюся болью улицу, а потом по-русски спросила, глядя Сарматову в глаза:

– Туда?..

– Туда – к ним! – показав на улицу, жестко произнес он и уже более дружелюбно добавил: – И пусть хранит тебя твой еврейский бог!..

Печальная улыбка снова тронула уголки ее губ, и, удостоив Сарматова долгим взглядом своих бархатных карих глаз, девушка медленно пошла к просвету между домами.

Сарматов и «архаровцы» молча смотрели ей вслед.

В какой-то момент ее тоненькую фигурку обрисовал острый луч закатного солнца, и она будто растворилась в его золотом сиянии.

Тем временем в створе горящих домов снова появились «Фантомы»…

– Ложись! – заорал Сарматов, услышав уже до тошноты знакомый, леденящий кровь свист приближающихся ракет.

Вслед за «Фантомами» между зданиями прокатился огненный вал. Вздыбилась и содрогнулась земля, некоторое время продолжая дрожать крупной дрожью, и долго еще сыпались с неба камни и горящие головешки.

– Уберег все же девчонку ее еврейский бог! – приподняв голову после прошедшего огненного смерча, сказал Сарматов и посмотрел в чрево огнедышащих кварталов, где только что скрылась женская фигурка в желтой майке с мордочкой Микки-Мауса на спине.

ВОСТОЧНЫЙ АФГАНИСТАН. 27 июня 1988 года

Река круто поворачивала на юг, в сторону синеющего на горизонте хребта и уходила на запад, упираясь в сумеречное закатное небо. Сарматов тщательно сверил показания компаса с картой.

– Мужики, мы на финишной прямой – до наших блокпостов километров семьдесят по сплошной «зеленке». Отдыхаем или врубаемся в нее? – спросил он.

– Отдохнем, когда сдохнем! – ответил Бурлак.

Алан согласно кивнул головой.

– А ты, полковник, что скажешь? – дернул он за руку американца. – Передохнуть не желаешь?

Тот поднял закованную в наручник руку:

– Какие могут быть желания у пленного?

– Да ладно тебе! – Сарматов бросил на американца косой взгляд: – Дорогой сэр, если ты мне дашь слово офицера, что не будешь выкидывать фортели, то я сниму…

– Нет! – перебил его американец. – Такого слова я тебе не дам, майор! И если ты не дурак, то сам поймешь, почему!

– Спасибо, полковник! – кивнул Сарматов и, подумав, добавил: – Ну что, врубаемся в «зеленку», мужики!

Серп месяца освещает заросли мертвенным голубоватым сиянием. Откуда-то из чащобы доносятся непривычные, резкие звуки: то трубный клич самца-оленя, то уханье филина, то шакалий лай. Все это заставляет измученных людей вздрагивать и хвататься за оружие.

– Ну и жарища! – проворчал идущий следом за американцем и Сарматовым Бурлак. – На экваторе такой не было!

– Дождь, ливень будет! – сказал американец. – Мои ребра, перебитые во… во Вьетнаме, говорят мне об этом.

– Сармат, а он что, хорошо русский понимает? – спросил Бурлак.

– Полковник, капитану кажется, что ты хорошо понимаешь по-русски, – поинтересовался Сарматов.

– Я немного учил русский в Принстоне, – с заметным акцентом по-русски ответил тот. – Надо знать язык и культуру противника.

– Дождь точно будет! – внимательно посмотрев на него, произнес Сарматов. – Мои ребра, в Анголе перебитые, тоже ноют… А что, полковник, жарко было во Вьетнаме? Хорошо вам там вломили?!

– Мы действительно проиграли эту войну! – согласился американец. – Но вы здесь повторили наши ошибки…

– Какие, например?..

– Ну, например, не приняли в расчет стереотип национального поведения и психологию афганцев.

– Не так все просто! – пожал плечами Сарматов. – Мы здесь, в Афгане, для того, чтобы исламские фундаменталисты от Ирана до Пакистана и индийских штатов Джамму и Кашмир не соединились в одно целое. Мы разрезали их… Соединившись, они замахнутся на нашу Среднюю Азию, нам тут не до их психологии, хотя учитывать ее, конечно, надо.

– Но вы же терпите поражение, Сармат.

– А нам никто и не ставил задачи кого-то здесь в Афгане победить.

– У некоторых наших генералов сходная точка зрения на эту войну. Но они молчат, потому что ваши танки в суточном переходе от персидской нефти.

Сарматов усмехнулся:

– Воссоединившимся исламистам будет проще простого создать ядерное оружие, и что тогда будет с вашей персидской нефтью, полковник?!

– Пусть об этом болит голова у политиков! Ты же сам сказал, что мы с тобой лишь «пыль на сквозняках истории»!

– Да уж! – откликнулся Сарматов. – Портрет этой дамы, как известно, пишется кровью… В чем в чем, а в крови мы с тобой по самые яйца!..

– Человек зачинается в желании, рождается в крови и живет в скверне! – вздохнул американец. – Чтобы делать нашу грязную работу, надо примириться с этим, майор!.. – Меняя резко тему разговора, он вдруг спросил: – После самума ты говорил странные вещи, майор. Что ты хотел сказать тогда?

– Я уже не помню, о чем я тогда говорил, – отмахнулся Сарматов.

– Не прикидывайся, майор, дело в том, что я тоже кое-что помню. Если бы ты не заговорил на эту тему, то я подумал бы, что все это мне приснилось, но двоим ведь не может сниться один и тот же сон?!

– Что же ты раньше-то молчал? – подозрительно покосился на американца Сарматов.

– Да как-то времени для разговора подходящего не было, – пожал тот плечами. – Так что тебе напророчил тот старец?

– Чушь все это. Говорил про грядущие вселенские катаклизмы, будущее предсказывал.

– Ты думаешь, что он сумасшедший?

– Не думаю – одно из его предсказаний уже сбылось.

– Абдулло?

– Угу!

– В этой чертовщине что-то есть, Сармат! – задумчиво произнес американец. – Когда я учился в Оксфорде, мне гадала цыганка…