Дальше к северу, примерно в 10° северной широты, на карте Ротца изображен пролив, отделяющий филиппинский остров Минданао (Mindanao), находящийся на юге от острова Лейте (Leyte), который расположен на севере. При этом Ротц отобразил на своей карте только южное побережье острова Лейте. Это наводило на мысль, что картограф шел на корабле по центру пролива и в составе той колонны судов, которая находилась ближе к острову Лейте. Таким образом я, вооружившись элементарным здравым смыслом, всегда мог определить ракурс, под каким картограф, двигаясь на корабле в составе флота, делал съемки берегов Островов пряностей и других островов, попадавшихся ему на пути между Австралией и Филиппинами. Это не говоря уже о том, что с такой же легкостью, опираясь на карту Ротца, качество выполненных им чертежей и все тот же пресловутый здравый смысл, я всегда мог просчитать путь флота Чжоу Маня среди островов. Поскольку теперь флот Чжоу Маня двигался не по бурным водам южных широт, а по залитой солнцем спокойной глади океана в Северном полушарии, адмиралу представился редкий случай уделить больше внимания коммерции. Впервые за долгое время он получил возможность, никуда не торопясь, обменивать имевшиеся на борту запасы шелка и фарфора на специи, узорчатый батик, предметы искусства, свежую воду, фрукты и парное мясо. Уверен, что китайцам, которые обожают свинину, особенно недоставало именно этого продукта.

Таким образом, возвращение Чжоу Маня на родину наверняка вызвало на островах, куда заходил с визитом его флот, буквально переполох. Оставалось только выяснить, остались ли какие-либо следы пребывания китайцев на этих островах в наши дни. Но как, спрашивается, отыскать эти следы, когда с тех пор прошло почти 600 лет? Я немного подумал и решил, что если Магеллан во время своего кругосветного плавания заходил в те же места, что и Чжоу Мань, то его путевые заметки, возможно, помогут мне прояснить этот вопрос. Я пошел в Британскую библиотеку и первым делом попросил копию карты, которая была изготовлена сразу же после завершения путешествия великого португальца. Меня поразило то обстоятельство, что путь Магеллана от Филиппин и вплоть до Островов пряностей (это примерно 1000 миль) почти в точности повторил реконструированный мною путь флота Чжоу Маня. Другое дело, что Магеллан заходил к островам с противоположной стороны. Выглядело это так, будто они оба шли по одному и тому же заранее разработанному маршруту, причем нанесенному на одну и ту же карту. Шансов, что тут имело место обыкновенное совпадение, ничтожно мало. Я пришел к выводу, что у Магеллана имелась карта, на которой был обозначен путь Чжоу Маня.

Помимо уже известных читателю дневников секретаря Магеллана Пигафетты, я обнаружил в Британской библиотеке записки генуэзского штурмана, который тоже плавал вместе с португальцем. В частности, он описывает высадку Магеллана на Филиппинах и рассказывает о том, как португалец нашел пролив, который позволил ему добраться до Островов пряностей. Он имеет в виду тот самый пролив, который отделяет остров Минданао от острова Лейте и который изображен на карте Ротца. Магеллан прошел через этот пролив и бросил якорь у первого же острова — Лимасава (Limasava), где его приветствовал местный король. Генуэзец в своих записках отмечает, что король и королева были одеты в китайские шелка и ели с китайских фарфоровых тарелок, которые, чтобы увеличить их ценность, закапывались в землю сроком на 50 лет. В королевском дворце шторы тоже были сделаны из шелка, а стены украшал орнамент из разноцветного фарфора. Расплачиваясь с Магелланом за европейские товары, король высыпал горсть китайских монет с прямоугольным отверстием в центре. Та же самая история с удручающей регулярностью повторялась, когда Магеллан по пути к Островам пряностей заходил на другие острова. Ничего удивительного. Просто Чжоу Мань, возвращаясь домой и бросая якорь у этих островов за век до Магеллана, основательно опустошил свои трюмы с грузом фарфора и шелка.

Путь Хон Бао на родину, а Чжоу Маня — мимо Островов пряностей.

Пигафетта в своих дневниках также не оставил без внимания встречу Магеллана с королем Лимасавы. Магеллан показал королю «морскую карту» и компас своего корабля и рассказал ему, «как он искал пролив, чтобы добраться до Лимасавы». Также он поведал ему, сколько лун [месяцев] он находился в пути, и сообщил, что «очень долго не видел никакой земли»; король был немало удивлен сим обстоятельством. Ничего удивительного: похоже, Магеллан показал королю карту с изображением пролива и огромных пустых пространств Тихого океана. В Британской библиотеке я также обнаружил письмо Себастьяна Альвареса, купца, действовавшего от имени короля Испании, которое он послал своему господину. В письме купец между прочим писал: «От мыса Фрио (Саре Frio) до Молуккских островов (Острова пряностей) на его [Магеллана] карте простираются пустынные пространства океана»[160]. Приняв все это во внимание, можно сделать один-единственный вывод: когда Магеллан отплыл из Испании, у него была с собой карта, на которой был изображен не только пролив Магеллана, но и Тихий океан на 52° южной широты, а также пустынные пространства океана вплоть до Островов пряностей на экваторе. Стало быть, кто-то до Магеллана уже прошел через пролив его имени, пересек пустынные пространства Тихого океана и отобразил все это на карте. Но кто мог это сделать, кроме китайцев — «желтых людей, носивших длинные робы»[161]?

По счастью, свидетельства о посещении Магелланом Филиппин явились, в значительной степени, одновременно и свидетельствами о странствиях китайских Золотых флотов с 1421 по 1423 г.

Китайский фарфор, шелк и монеты времен императора Чжу Ди, которые видел Магеллан на Филиппинах, могли, конечно, являться свидетельством и следствием торговли китайских купцов с Филиппинами еще до появления в этих краях флота Чжоу Маня, но дело в том, что Магеллан видел все это, причем в значительных количествах, на каждом острове, который он посещал. Ясно, что большое количество фарфора и шелка — результат активной коммерческой деятельности Чжоу Маня, чьи «плавучие сокровищницы», единственные из всех кораблей мира, только и могли вместить в себя такое количество дорогого товара и увезти на родину полученные в обмен на эти товары многие тысячи килограммов столь ценимого в Китае перца. Кстати сказать, появление подобного количества перца не могло остаться незамеченным и наверняка было отмечено в расчетных книгах императорских складов в октябре 1423 г.

Я просмотрел немногие оставшиеся китайские записи того периода и обнаружил, что моя дедукция меня не подвела.

В 1424 г. запасы перца на китайских императорских складах были столь велики, что император Чжоу Гаоши приказал раздать часть его народу: «Каждому офицеру, имеющему собственный штандарт, всем домовладельцам, солдатам и гвардейцам по одному кэтти (полкилограмма) перца, каждому литератору, достигшему первой ступени совершенства, а также каждому лиценциату прав, начальнику районной полиции, тюремному надзирателю, астроному и врачу, по одному кэтти каждому жителю города Пекина и пригородов, каждому буддийскому или даоистскому священнику, каждому скульптору, музыканту, профессиональному повару по одному кэтти»[162]. Население Пекина в 1423 г. наверняка превышало миллион. А если прибавить к этому миллиону расквартированных в окрестностях солдат и живших в округе помещиков и их домочадцев, то число облагодетельствованных императором подданных составит около 1 миллиона 600 000 человек. А это значит, что с китайских императорских складов было роздано никак не меньше 1500 тонн перца. Когда из кругосветного путешествия в Испанию вернулся единственный уцелевший из эскадры Магеллана корабль, он привез в своих трюмах около 26 тонн перца. Этот перец был продан по цене, в 10 000 раз превышавшей ту, которую моряки Магеллана заплатили за него на Островах пряностей. Эти деньги не только полностью покрыли все затраты на кругосветное плавание, но и пополнили казну испанского короля, которая прежде не знала столь значительных доходов. Что бы там ни говорили китайские мандарины о великих затратах на походы Золотого флота, его корабли привезли столько перца, что китайские склады просто ломились от специй и пряностей. Это принесло государственной казне такую колоссальную прибыль, что в ценах международного рынка того времени ее даже трудно подсчитать.