тянулся к рыжей отцовской бороде. И снова не понимал. Почему — выродок? Почему в темницу? Что он упустил, и чего не знал? А самое главное, что теперь он не сможет превратиться в дракона, освободиться сам и освободить Вельмину. Похоже, только что он упорол страшную глупость, о которой будет жалеть всю оставшуюся жизнь… Сколько ее там осталось?

***

В подземелье тихо. Очень.

Если шевельнуться, звякают цепи, что от запястий и щиколоток ржавыми змеями тянутся к стене. А если замереть, то хорошо слышно тяжелое дыхание короля Аривьена. У него одышка, что неудивительно при такой комплекции. И ноги отекшие, две распухшие колоды, затянутые в белые чулки. Король сидит на низком стульчике, на безопасном расстоянии от решетки, но это даже лишнее — цепи не дадут даже приблизиться, не говоря уже о большем. Блеклый свет факела трепещет, выхватывая из темноты щеки, которые почти лежат поверх воротника, злые глазки. В целом, король похож на кабана, только торчащих клыков не хватает.

— Ариньи — идиот. На него донес его же прихвостень. Именно поэтому я этого ждал, и подготовился. Алхимия работает очень хорошо, особенно если нужно обездвижить каких-нибудь тварей, — голос короля, сильный и звучный, теряется слабым эхом в коридоре.

Остается лишь молчать, дышать очень медленно, чтобы не тревожить разливающуюся с каждым движением боль, и слушать дальше, чтобы понять, почему — выродок. Ведь когда-то был любимым сыном.

— Я не знал, что дракон Лессии был украден из моего дворца. Однако, теперь сомнений нет. Печать с гербом Аривьена ставится, когда ребенку исполняется год, — король вздыхает, как будто ему тоже больно. Самую малость, но все же. — а когда исполняется пять лет, берется капля детской крови и проверяется на принадлежность королевскому дому. Таковы наши традиции. Твоя мать, когда выходила замуж, не знала этого нюанса. Она приехала сюда, уже будучи беременной. Как она мне сказала потом, когда стало ясно, что ты не мой сын — от человека, которого любила. C севера, еще севернее Аривьена, откуда сама она родом. И я понятия не имею, кто он, да и плевать хотел на все это. А вот Лессия… Эта злобная сука не знала таких подробностей. Она думала, что если украдет моего сына, то я буду страдать. И тут она сильно ошиблась, потому что на выродка, которого мне пыталась подсунуть твоя мать, мне наплевать.

Итан слушает, и все встает на места. Неясно только, почему Лессия отважилась на столь неожиданный поступок. Мстила?

— Лессия пыталась отомстить мне за то, что я не взял ее в жены в свое время, — беззаботно продолжает король, — но отомстила лишь Вирее. Ты, возможно, и не помнишь, как звали твою мать, да?

И он прав. Итан не помнит, как звали матушку — и даже лица уже не осталось в памяти. Только размытое розоватое пятно, и счастье, в котором он буквально купается. Это счастливые сны, когда снится то, что он запомнил о матери. Счастье охватывает теплыми волнами, укутывает в мягкий и нежный пух, защищая от всех невзгод. Жаль, что оно так скоротечно…

— Молчишь, — бормочет король, — да и что говорить? Ты пришел меня убить…

— Я мог напасть, но напал на Ариньи, — все же отвечает Итан, — я хотел тебя повидать, чтобы сказать о том, что жив.

— Но мне не было дела до того, жив ты или нет, — голос короля становится холодным и злым, — теперь мне надо подумать о том, что с тобой делать дальше. Я ещё не знаю, насколько мне нужен дракон.

— Я буду твоим драконом, если поможешь найти мою подругу, которую спрятал Ариньи, — с трудом выталкивая слова, произносит Итан.

Король медленно поднимается с табуретки и, переваливаясь на больных ногах, словно утка, идет прочь, в темноту. Или — наоборот, к свету, оставляя Итана наедине с догорающим факелом.

Теперь все стало на свои места. Он усмехается трепещущему желтоватому свету, плесени на стене, влажным камням, которые помнят всю боль этого места.

Нет, он не дурак. Он не сделал ничего такого, за что можно себя корить. Просто… не знал слишком многого. А теперь знает, но от этого не легче, а к боли в теле добавляется боль в душе. Интересно, а что стало с матушкой? Король убил ее?

***

Свет солнца никогда не заглядывал в темницу, и потому Итан уже и не знал, сколько дней провел вот так, то сидя, то лежа на ледяном полу. Ломаные ребра срослись. Нос перестал болеть и кровоточить. Воду приносили затхлую и горькую, но ее можно было пить. Раз в день приносили и миску холодной каши, конечно же, ложку никто не давал, приходилось черпать склизскую массу пальцами — но это все ерунда. Итан начал расшатывать болты, ввинченные в стену, которые держали его цепи. Он старался не думать о том, что может случиться с Вельминой, пока он сидит здесь, но мысли все равно лезли в голову, одна чернее другой. А король больше не появлялся. Выходит, продолжал размышлять о том, что же делать со столь внезапно свалившимся на голову драконом.

«Если с ней действительно что-то случится, я почувствую», — Итан пытался думать именно так.

И, озверело расшатывая болты, вспоминал ее улыбку, такую светлую… И тот день, когда он вернулся в гостиницу, а Вельмина ждала его, завернувшись в халат — словно нежный бутон, который готов был раскрыться, подарить миру свои свет и красоту.

«Если только я ее найду, мне будет уже все равно, какая она. Даже если ее изуродуют, это все станет неважно», — заключил он в один из расплывшихся в темноте дней.

Он представил себе, что ей изрезали лицо, и что вместо нежной смуглой кожи там будут бугриться шрамы. Ну и что? Он бы целовал их. Неважно, как она будет выглядеть. На самом деле — все уже неважно. Только бы найти живой… Правда, для этого нужно было выбраться из темницы, а ещё — раздобыть катализатор… Где ж его взять? Но поначалу будет довольно, если он сможет незаметно освободиться из цепей.

Это не было сложно: Итана никто особо не охранял. Пищу и воду приносили, проталкивали сквозь прутья решетки, совсем немного, так, что Итану ещё приходилось тянуться изо всех сил, чтобы, сидя прикованным, достать эту роскошь. Потом миску забирали, подвигая к решетке палкой — и все. У Итана было время, чтобы медленно, маленькими шажками,