Выражение искреннего доброжелательства на его лице исчезло. Он еще пытался собраться с духом, когда наружная дверь бара распахнулась и вошел человек в черном плаще, с щегольской черной тростью в руках.

— Вот видите? — шепнул мне через стол новоявленный приятель, словно перекинув порнографическую открытку. — Все как я сказал. Теперь вам надо действовать быстро, мистер Рейвел, пока он вас не увидел.

— Ваша техника хромает, — заметил я. — Он оглядел меня с ног до головы, не сделав и шагу.

Я отпихнул толстяка и выскользнул из кабинки. Человек в черном уже прошел через зал и сел на четвертый табурет, не глядя в мою сторону. Я пробрался между столиками и пристроился у стойки слева от него.

Он не взглянул на меня даже после того, как я ткнул его локтем в бок, а сделал я это несколько сильнее, чем позволил бы строгий этикет. Если бы у него в кармане был пистолет, я бы почувствовал. Трость он зажал между коленями, придерживая рукой за крупный серебряный набалдашник. Я слегка наклонился к нему.

— Будь осторожней, — сказал я в восьми дюймах от уха, — дело накрылось.

Он воспринял известие спокойно. Только медленно повернул голову и уставился на меня. Высокий узкий лоб, впалые щеки, на сероватой коже лица проступали вокруг ноздрей белые линии. Глаза напоминали маленькие черные камешки.

— Вы обращаетесь ко мне? — холодно поинтересовался он, и от его ледяного тона повеяло вечной мерзлотой последней полярной стоянки Скотта.

— Кто этот тип? — спросил я заговорщически, подразумевая, что ловким мальчикам следует сойтись и поладить по-хорошему.

— Кто?

Никакой оттепели.

— Вон тот торговец предметами мужского туалета с жирными потными руками, — уточнил я. — Мой сосед за столиком. Он, кстати, все еще сидит в кабинке, ожидая, чем все закончится.

— Вы ошиблись, — отрезал черный человек.

— Не падай духом, — продолжал я. — Каждый может ошибаться. Так почему бы нам не собраться и не поговорить втроем?

Это его задело. Дернув головой, он соскочил с табурета и подхватил шляпу. Я легко толкнул трость, когда он потянулся за ней. Та грохнулась на пол. Я нагнулся, чтобы поднять ее, и будто нечаянно надавил на ее конец каблуком. Внутри что-то треснуло.

— Ха, черт, — сказал я. — Извините.

Я вручил ему трость. Он сгреб ее и удалился в сторону туалетной комнаты. Я проводил его взглядом, пожалуй, несколько более продолжительным, но все-таки краешком глаза успел заметить, что мой первый собутыльник скользнул к выходу. Я перехватил его в нескольких ярдах на улице. Он сопротивлялся, но не сильно, как человек, который не желает привлечь внимание прохожих.

— Ну-ка постой! — сказал я. — Представление настолько занимательно, что не терпится узнать продолжение. Так что же дальше?

— Глупец, опасность вовсе не миновала! Я пытался спасти вам жизнь — неужели у вас нет ни капли благодарности?

— Не тебе об этом судить, приятель. Так из-за чего разгорелся сыр-бор? Неужели из-за моего костюма? Деньги? Так их не хватило бы для оплаты такси до Колвин-Керт и обратно. Но, похоже, мне не пришлось бы возвращаться.

— Пустите же! Мы должны уйти с дороги!

Толстяк попытался сбить меня с ног, и я ударил его под ребро. Достаточно резко, чтобы он засопел и обмяк, повиснув на мне как мешок. Я покачнулся. В то же мгновение послышалось глухое «хап»! Точно выстрел пистолета с глушителем, и свист пули в дюйме от уха. Рядом был портик парадного. Мы покрыли расстояние одним прыжком. Толстячок вновь попытался ударить меня под коленку, и мне пришлось опять утихомирить его.

— Не принимай так близко к сердцу, — сказал я. — Пуля меняет дело. Успокойся, отпускаю шею.

Он кое-как кивнул. Ему удалось это с трудом, учитывая положение моего пальца. Я разжал руку. Он шумно задышал и рывком ослабил воротник. Круглое лицо несколько перекосилось, а фарфорово-голубые глаза утратили младенческое простодушие. Тем временем я снял маузер с предохранителя и настроился на продолжение.

Минуты тянулись, словно геологические эпохи.

— Он ушел, — глухо произнес толстяк. — Попытка сорвалась, но они предпримут другую. Вам не удалось избежать развязки, вы просто отсрочили ее.

— Будем живы — не помрем, — отозвался я. — Давай-ка пробовать воду. Ты первый.

Я подтолкнул его дулом в спину. Обошлось без выстрелов. Я рискнул оглядеться: в поле зрения ни одного черного плаща.

— Где твоя машина? — спросил я.

Он кивнул на черный «мармон», припаркованный по другую сторону улицы. Я провел его к автомобилю, подождал, пока он усядется за руль, затем забрался на заднее сиденье. Рядом стояли другие машины с затемненными окнами — удобный случай для снайпера, но никто не выстрелил.

— У тебя тут есть что выпить? — спросил я.

— Что?.. Ах, да… Конечно.

Толстяк старательно скрывал удовлетворение.

Вел он паршиво, как вдова средних лет после шестого урока: трогал рывком, выскакивал на красный свет — и так через весь город, пока мы не добрались до места. Колвин-Керт оказался покрытым щебенкой тупиком, который полого поднимался вверх к сплетению телефонных столбов. Высокий и узкий дом четко выделялся на фоне неба, чернея пустыми окнами. Мы свернули на подъездную дорожку из двух полосок потрескавшегося бетона с проросшей посредине травой, обогнули здание и, оставив за собой деревянную лестницу, о которой он упоминал, подошли к входу. Дверь шла туговато, но потом распахнулась, и мы ступили на потертый линолеум. Потянуло кислым запахом застоявшегося капустного супа. Следуя за провожатым, я остановился и прислушался к напряженной тишине.

— Не беспокойся, — сказал толстяк, — здесь нет ни души.

Миновав узкий проход, где я касался локтями стен, мы прошли мимо тусклого зеркала, подставки для зонтиков и поднялись по лестнице, покрытой черной резиновой дорожкой, зажатой позеленевшими медными штырями. Пол скрипел под ногами. Высокие настенные часы стояли, стрелки показывали десять минут четвертого. Наконец мы вошли в невысокое помещение с коричневыми обоями и темными дверями, которые чуть виднелись в бледном свете, просачивающемся сквозь зашторенное окно.

Он нашел девятый номер, приложил ухо к двери, затем распахнул ее и подтолкнул меня внутрь.

Я окинул взглядом комнатенку: прочная двухспальная кровать под шелковым пологом, трюмо, стул с прямой спинкой и проволочной подножкой, кресло-качалка, не совсем вписывающееся в обстановку, овальный столик со следами засохшей грязи. В центре потолка свисало подобие люстры с тремя маленькими лампочками, из которых горела только одна.

— Да-а, апартаменты, — заметил я. — Тебе, видно, туго приходится.

— Просто внутреннее жилище, — отозвался он небрежно.

Он предложил мне кресло-качалку, а сам расположился напротив на стуле.

— Так вот, — начал он, соединив кончики пальцев вместе на манер ростовщика, готовящегося сорвать куш на отчаявшемся просителе. — Теперь, я полагаю, тебе не терпится