– Это какого колобка? – спросил я ошарашенно. – Который на сметане мешон, по сусекам скребен?

– Колобка как архетип, – сухо пояснил профессор. – Начинаем в одиннадцать ноль-ноль. В Италии будет девять.

Прежде Крэм обсуждал со мной только благородные мифологические типажи вроде Прометея или амазонок, а героев детских сказок оставлял для Артемия. Сегодня благодаря Варвариному проступку Вадим Маркович, видимо, счел, что может отыграться. Варя не взяла во Флоренцию блокнот, а мне на голову свалился колобок. Так устроен мир.

По обочинам дороги, сверкая, неслась оттаявшая вода. Создавалось впечатление, что она бежит не по каким-то причинам физического порядка, а потому что хочет бежать – такое у нее беспокойное настроение.

Я представил Варвару по дороге из Флоренции, после сцены в магазине и побега в город. Бедняжка не успела даже прогуляться по чудным улочкам, дойти до набережной Арно, где когда-то мы вдвоем видели пару цапель под мостом Санта-Тринита. Она ехала в машине с людьми, крайне недовольными ею, пожалуй даже на время возненавидевшими ее, и держала на распухшем от слез и злобы лице выражение пристойной задумчивости, точно фрейлина на похоронах. Неужели и в этот раз она останется в Эмпатико?

Антон Турчин поздоровался таким ласковым голосом, словно разговаривал с орхидеей. Сначала голос закапывал мне в ухо убаюкивающие похвалы, мол, я единственный в этом хаосе придерживаюсь системы, точно выражаю мысли, единственный, на кого можно положиться. Наконец я не выдержал:

– Антон! Может, я и похож на кролика, но ты точно не удав. Какое у тебя дело?

– Ну вот, а я-то надеялся… Подняться из простых червяков… О’кей, не нравится гипноз, поговорим по-военному. Мы с коллегой Вадимом Марковичем считаем, что нужно срочно вернуться к топам. Их надо как следует описать. Будем готовить рекламный буклет.

– Минуточку! А как же новый тренинг? Его ведь просили описывать немедленно, ради него топы в топку отправили, помнишь?

– Все переиграли. Топы, Михаил, нам нужны топы. Бросай к чертовой матери «Клей для разбитых сердец».

– А этот, про виноватых отцов?

– Туда же.

В эту минуту я увидел, что представляет собой моя нынешняя жизнь. Вот уже четыре месяца я произвожу ничто. Работа, вдохновение, недельные бдения за письменным столом, поиск удачного слова, споры, пятая, десятая переделка уже сделанного – перечеркивается одним махом.

– Но тебе платят зарплату, Михаил, – холодно отвечал на мои жалобы Турчин. – Нет, не согласен?

Не знаю, как это случилось. Возможно, дело в бессоннице. Я вдруг услышал, как говорю Антону слова, которых не произносил с тех пор, как мне минуло четырнадцать лет. Говорю так громко и уверенно, словно все эти годы только ими и разговаривал. Присмиревший Турчин попросил отложить разговор, ему через час лететь в Казахстан, где снимают документальный фильм. Про музыканта, который записывает голоса сайгаков и делает из этого буддийский мюзикл. Я плохо разбирал его ответ, так как через мой слух, точно через триумфальную арку, шагали удары победного пульса.

Теперь Варвара уедет из Италии, я брошу эту работу, мы оба начнем жизнь заново. Солнце освещало голые стволы берез. Каких-нибудь две-три недели – и все в мире изменится. Звонок из Эмпатико растолкал меня. Голос Вадима Марковича был мягок, точно байковая пижама. Судя по всему, Антон успел сообщить о моем бунте. Эта мягкость не обманет меня, профессор. Я готов к бою. Впрочем, Крэм предложил поговорить о книге:

– Сейчас сказки-архетипы волнуют меня больше всего. И вы сумеете помочь мне лучше, чем кто-либо другой. Вы ведь со словами в близком родстве.

– Вадим Маркович, что происходит с Варварой? – несколько взвинченно перебил я профессора.

– Ничего не происходит. Скоро придет завтракать ваша Варвара, так что ни малейшего повода…

– А как же шторы?

– Замечательно. Выбрали в лавке ткани, по телефону продиктовали размеры, перевели деньги.

Профессор мироточил миролюбием. Приготовившись к сражению, я чувствовал себя довольно глупо с пушкой и зажженным запалом в детской, наполненной голубыми плюшевыми зайками и медвежатами. Восстание было даже не подавлено, а объявлено миражом.

– Так что же, давайте про презираемого вами Колобка? – произнес Крэм слегка окрепшим голосом. – Я страшно благодарен за те краски, которые вы вчера мне подсказали.

– Какие такие краски?

– Про сметану и сусеки. Это гениально. Сусеки – значит, бедное детство, одежду всю донашивает за старшими, родительское внимание – по остаточному принципу. Да и того мало, он воспитывается у бабушки с дедушкой.

«Сусеки моего детства», – подумал я ехидно. Неизданный роман Чарльза Диккенса. Тайная помощь загадочного покровителя. Колобок становится блестящим юристом и женится на красавице сироте. У них родятся дети, которых дома ласково зовут Катышками.

– В таком случае что означает сметана? Силу духа? Когда внутренняя лягушка взбивает сливки и вылезает к успеху?

– Сметана, Михаил, это закваска характера, которая позволяет Колобку стать Колобком. Без сметаны теста не замесишь.

Слушая это уютное воркование Вадима Марковича, я чувствовал, как мой гнев понемногу сдувается, а вместе с ним бледнеет решимость все изменить. Варвара остается в Эмпатико, стало быть и я остаюсь в заложниках у психолога-предпринимателя. Что ж, съешь ложечку сметаны за Варю, ложечку за Крэма, ложечку за собственную глупость, хотя тут одной ложечкой не отделаться.

– Главное в этом характере – уклончивость. Ни с какого боку его не ухватить – он же круглый. Не полный, речь не о теле, конечно. У Колобка какая главная тема? «Я от бабушки ушел, я от дедушки ушел». Ясное дело, от жены ушел, от детей, алименты не платит, с работы на работу, от партнера к партнеру. И не прицепишься к нему. За что ни возьмется – бросает.

Тут во мне шевельнулась догадка. Крэм продолжал говорить о главной фобии Колобка – быть съеденным:

– Лиса – это ведь метафора чего? Да чего угодно. Жена, которая навсегда, работа, с которой не уйдешь, квартира, в которой живи до смерти. Для Колобка остановка, стабильность – это Лиса, то есть смерть. Он эскапист, ему надо ускользать, катиться, хвататься за новые планы и идеи.

Не чуя на лице довольной ухмылки, я неожиданно для самого себя брякнул:

– Словом, Колобок – это вы?

В трубке послышалось молчание, длившееся секунд десять, за которые я успел снова попрощаться с работой и подумать про Варвару, которая могла уже выйти к завтраку и застать наш разговор.

– Вы ошибаетесь, Михаил, – сухо произнес Крэм. – К тому же у нас нет задачи найти мне место в каталоге.

Так или иначе, разговор о Колобке через минуту закончился. Профессор сказал, что у него важная летучка со строителями, и укатился от меня, как прежде от бабушки, от официальной жены и из собственного каталога.

Собрание на Маросейке было немногочисленным, но шумным. Няня, которая сидела с дочкой Алисы, сильно порезала палец и поехала в травмопункт, так что дочку Алиса привела на собрание. Именно благодаря дочке собрание и вышло таким шумным. Дочку звали Владой, причем звали совершенно бесполезно: Влада была не расположена к переговорам. Это была девочка лет четырех с крошечными ручками, ножками,