– Что бы ни случилось, я вернусь за тобой.

Через плечо Наггетса я вижу, как из туалета выходит Рингер, по пути она заправляет волосы под новенькое кепи. Я встаю по стойке «смирно» и отдаю честь.

– Рядовой Зомби готов к прохождению службы, командир группы!

– Мой единственный день славы, – говорит Рингер и тоже отдает честь. – Все знают, кто станет сержантом.

Я пожимаю плечами и скромно отвечаю:

– Слухами не интересуюсь.

– Ты дал обещание, хотя знаешь, что не сможешь его выполнить.

Она говорит это, как всегда, без эмоций. Плохо то, что она говорит это прямо перед Наггетсом.

– Уверен, что не хочешь научиться играть в шахматы, Зомби? У тебя бы неплохо получилось.

Смех в этот момент мне кажется самой безопасной реакцией, поэтому я смеюсь.

Дверь распахивается, и Дамбо орет:

– Сэр! Доброе утро, сэр!

Мы выбегаем в проход между койками и выстраиваемся в шеренгу. Сержант проходит вдоль строя – это, судя по всему, наша последняя утренняя проверка. Резник сдержан, насколько это возможно в его случае. Он не называет нас слизняками и дерьмом собачьим, но, как всегда, придирается к любой мелочи. Рубашка Кремня вылезла из-под ремня с одного боку. Кепи Умпы замялось. Сержант сбивает с воротника Чашки не видимую никому, кроме него, пылинку. Возле Чашки он задерживается и смотрит сверху вниз ей в глаза. Смотрит так серьезно, что со стороны это выглядит почти комично.

– Итак, рядовой. Ты готова умереть?

– Сэр, да, сэр! – как можно громче и воинственнее кричит Чашка.

Резник поворачивается ко всем остальным:

– А вы? Вы готовы?

– Сэр, да, сэр! – гремим мы в ответ.

Перед уходом Резник приказывает мне выйти из строя.

– Пойдешь со мной, рядовой. – Последний раз отдает честь новобранцам. – Увидимся на вечеринке, детки.

Когда я иду к выходу, Рингер смотрит на меня.

«Я же говорила», – читаю я в ее взгляде.

Сержант шагает через плац, я иду в двух шагах позади него. Новобранцы в синих комбинезонах заканчивают украшать платформу флажками, расставляют стулья для офицеров, раскатывают красную ковровую дорожку. Между казармами в дальней стороне плаца растянут баннер: «МЫ – ЧЕЛОВЕЧЕСТВО». Напротив него другой: «МЫ – ОДНО ЦЕЛОЕ».

В неприметном одноэтажном здании в западной части базы мы подходим к двери с табличкой «Вход только по спецпропускам». У рамки металлоискателя стоят вооруженные солдаты с каменными лицами. Затем мы спускаемся в лифте на четыре этажа под землю. Резник ничего не говорит и даже на меня не смотрит. Я нервно поправляю новенькую форму, мне понятно, куда мы направляемся, только непонятно зачем.

Выходим в длинный коридор, освещенный флуоресцентными лампами. Минуем еще один КПП. Снова вооруженные солдаты с непроницаемыми лицами. Резник останавливается напротив двери без таблички и проводит карточкой через считывающее устройство электронного замка. – Входим в небольшую комнату. Возле двери нас встречает офицер в звании лейтенанта, сопровождает по еще одному коридору в просторный кабинет. Мужчина за большим столом просматривает компьютерные распечатки.

Вош.

Он отпускает Резника и лейтенанта. Мы остаемся наедине.

– Вольно, рядовой.

Я расставляю ноги на ширину плеч и завожу руки за спину. Левая рука свободно держит запястье правой. Грудь вперед, смотрю прямо перед собой. Вош высший начальник. Я рядовой, новобранец в самом низком звании; я даже еще не настоящий солдат. Сердце колотится так, что вот-вот оторвет пуговицы от моей новенькой формы.

– Ну, Бен, как ты?

Вош тепло улыбается. Я даже не знаю, как отвечать на этот вопрос. Плюс ко всему я растерялся, оттого что он назвал меня Беном. Меня так долго звали Зомби, что я с трудом воспринимаю обращение «Бен».

Вош ждет ответа, и я не нахожу ничего лучше, чем брякнуть:

– Сэр! Рядовой готов умереть, сэр!

Вош, все еще улыбаясь, кивает, потом встает и обходит стол.

– Давай поговорим просто, как солдат с солдатом. Это ведь так и есть, ты теперь сержант Пэриш.

И только в этот момент я замечаю, что подполковник держит в руке сержантские полоски. Значит, Рингер была права. Я снова встаю по стойке «смирно», а Вош прикрепляет парные знаки различия к моему воротнику. Потом он хлопает меня по плечу и сверлит холодными голубыми глазами.

Такой взгляд трудно выдержать. Когда на тебя так смотрят, возникает ощущение, что ты голый и совершенно незащищенный.

– Вы потеряли товарища, – говорит Вош.

– Да, сэр.

– Очень плохо.

– Да, сэр.

Полковник опирается задом о стол и скрещивает руки на груди.

– У него был отличный психологический профиль. Не такой хороший, как у тебя, но… Извлеки из этого случая урок, Бен. У каждого из нас есть предел прочности. Мы ведь все люди, согласен?

– Да, сэр.

Вош улыбается. Почему он улыбается? В подземном бункере холодно, но я начинаю потеть.

– Можешь задать вопрос, – говорит подполковник и взмахом руки предлагает начать.

– Сэр?

– Задай вопрос, который тебя сейчас волнует. Ты думаешь об этом с тех пор, как увидел тело Танка в ангаре ОУ. Ты не задал вопрос, когда возвращал старшему инструктору по строевой следящее устройство.

– Как он умер?

– Передозировка. Я не сомневаюсь, что именно так ты и подумал. Танк воспользовался моментом, когда сняли наблюдение, и покончил с собой. – Вош указывает на кресло рядом со мной. – Садись, Бен. Я хочу кое-что с тобой обсудить.

Я утопаю в кресле, потом пересаживаюсь на краешек, выпрямляю спину и поднимаю подбородок. В общем, если возможно сидеть по стойке «смирно», то я это делаю.

– У каждого из нас есть предел прочности. – Голубые глаза подполковника пригвождают меня к креслу. – Я расскажу тебе о своем. Две недели после начала Четвертой волны. Мы забираем выживших беженцев из лагеря в шести километрах отсюда. То есть не всех выживших, а только детей. Мы тогда еще не умели определять инвазированных, но уже точно знали: что бы с нами ни происходило, дети в это не вовлечены. Так как мы не могли определить, кто враг, а кто нет, командование приняло решение уничтожить всех старше пятнадцати лет.

Лицо Воша потемнело. Он отвел взгляд и так сильно вцепился в край стола, что аж костяшки пальцев побелели.

– Я хочу сказать, что это было мое решение. – Глубокий вдох. – Мы убили их, Бен. Посадили детей в автобусы, а всех оставшихся убили. После этого сожгли лагерь. Стерли его с лица земли.

Подполковник снова смотрит на меня. В это трудно поверить, но я вижу слезы в его глазах.