Из-за всей этой ерунды, муторной, скорее приятной, чем наоборот, заснул я позже обычного. Не выспался. И экипаж показался невыспавшимся, разболтанным, несобранным. Штурман вон тоже выбирается из люка медленно и сонно. Не зря я подозревал его в похожих на мои вечерних размышлениях. А вот Проша вообще сбежал из казармы. Не подумав, как всегда с ним случается, про общее дело, костер и чай, убыл прочь из лагеря. Куда? Я обернулся и заметил физика копошащимся посреди просеки перед носом «ланкастера». На мой окрик он отозвался невнятным и радостным воплем «сейчас-сейчас», при этом пыхтел громче, чем говорил. Да что он там делает, ничего не понимаю?

Мы прошли под фюзеляжем и увидели физика, трудолюбиво ошкуривавшего круглое бревно.

– Прохор, что нового затеял, расскажешь? – спросил Алексей, сонно щурясь.

Шкурить бревна сегодня никак не планировалось, знай перекидывай ворот с одной стороны просеки на другую да подтаскивай «ланкастер», пока вырубленный участок не кончится.

– Нужен второй ворот, – гордо объявил изобретатель, – чтобы не таскать с места на место.

– И много так сэкономишь? – Штурман нахмурился и пожал плечами. – Все равно зигзагом двигаться, отцеплять от одного, прицеплять к другому, много времени не сэкономим.

– Ну, неужели непонятно? – сказал Проша терпеливо, как объясняют задачу первоклассникам. – Мы сразу с двух сторон просеки тянуть будем. Треугольником. Самолет по прямой поедет, а не зигзагом. И тащить меньше, и сил больше тратится, когда мы туда-сюда его поворачиваем…

– Ладно, Проша, ты прав, – оборвал Алексей, взъерошив волосы пятерней.

Лицо его было растерянным и будто обиженным. Факт собственной непонятливости, похоже, заставил штурмана проснуться окончательно. А я добавил, обращаясь к подтянувшейся публике, состоящей из бортстрелка и зевающего радиста:

– После завтрака делаем второй механизм – основа, всем видно, уже заложена штатским добровольцем. А там действуем, как наука велит.

После завтрака соорудили еще один ворот, зацепили «ланкастер» на растяг и сразу задали нужное направление. До обеда работали в удовольствие, только перекрикивались, с какой стороны сильнее крутить. Проша едва успевал подыскивать по бокам просеки опоры, которые подходили для нашей механизации. Скрипело дерево по дереву, натягивались лианы, и почему-то вспоминалась не картина «Бурлаки на Волге», а фильм с забывшимся названием – парусник, ветер, море… сам не знаю почему. Скрип весла в уключине, натягивается парус, высоченные мачты-араукарии, уходящие в небо, и море, оно уже рядом. Не знаю, но хорошо работалось, да и все.

Часам к трем по моим, командирским, как их называл Петр Иваныч, жара и сырость добили настолько, что я объявил перекур. Сели на срубленный ствол в конце просеки, в самом настоящем конце, том, когда делу – венец. И притихли, потому что не верилось. До пляжа совсем немного оставалось. Сидели и смотрели в ту сторону – еще чуть, и на просвет море будет видно, уже и песок под ногами. И просекой нашу вырубку уже назвать нельзя – проплешина, травкой подернулась, молодой порослью. В центре торчал перетянутый сюда мелкими шажками «ланкастер». Осталось всего ничего… Побросаем вещички в самолет и… Дальше мысли прыгали одна за другой.

Сидим, перекуриваем, хотя какой может быть перекур, когда и махорки третью неделю ни крупинки, и Петр Иваныч так и не обнаружил табачное дерево. Сидим всей командой, в лагере только фриц остался, еду варит. Привыкли уже к нему, понятно – вреда не сделает. Да и зачем ему? В плен нас не возьмет, один здесь не выживет.

Алексей поднялся:

– Пойду по пляжу прогуляюсь, какой-то скрип странный идет, не слышите? Что там такое?

Пошел и пошел, мне – так и пошевелиться было невмоготу, разжарился. Смотрю, даже Проша ухом не повел. Петр Иваныч дремал, а радист, как и я, разморенно просекой любовался или спал с открытыми глазами.

И тут Алешка обратно бежит и руками машет:

– Открывайте ворота, цирк приехал!

Ну как такое объявление пропустить? Повскакали и к пляжу. Алешка впереди всех, мы за ним. Вывернули из-за кустов, а там гвалт, крик, рев. Сто метров от нас, не больше. Что-то вроде представления о недружественной встрече Гулливера с лилипутами, и этот самый Гулливер с лилипутами так друг другом заняты, что на нас, зрителей, никакого внимания.

Пустынное море, белый песок, огромный зверь и десятки, сотни верещащих птеродактилей вокруг него. Проша остановился и ахнул, от счастья, наверное, что такое видит. Руки раскинул и нас давай оттеснять назад, тут и мы соображаем, что зрители зрителями, и мы, вот они, радостные лилипуты, но зубы-то у Гулливера тоже гулливерские. Тираннозавр или кто-то из его родственников? На пляж забрел. Большой, метров восемь с хвостом, а то и десять. Зря забрел – перепончатые тучей вокруг вьются, клюют и скрипят как-то особенно громко. Гигант лапами помахивает, во всю правду зубами щелкает, но куда ему! Зубы имеет на дичь покрупнее, поди ухвати такой вот маленький верткий штурмовик. Во всяком случае, мы не заметили, чтобы птеродактили или рамфоринхи урон несли. Причем обе модели летательных аппаратов заодно работали, с полной тактической слаженностью.

А тираннозавр вдруг повернулся и большими прыжками поскакал вдоль пляжа, как Петр Иваныч от тех пчел. Зигзагами. Но не совсем так же, Петр Иваныч с медом удирал, а зверюга без трофеев ретировалась.

Вернулись мы обратно на пни, сидим от смеха давимся. Идиотство какое-то тираннозавр этот. Ведь здоровенная дура, мог бы развернуться и за нами рвануть, разорвал бы на клочки, но мы даже испугаться его забыли. Ну, кроме Проши. Все потому, что просека к концу подходит и самолет тяжеленный подтянут почти к намеченной точке. Я опять и опять оглядывал экипаж. Самое смешное, что говорили все про другое, про что угодно, только не про то, что не сегодня, так завтра, ну, послезавтра… попробуем поднять «ланкастер».

– Птичий базар, – сказал Алексей, улыбнувшись.

– Какой базар? – спросил Петр Иваныч.

Слова эти ему, наверное, ярмарку напомнили. Проша рассмеялся и тут же вежливо закашлялся. А бортстрелок продолжил:

– В кино видел, в кинохронике о героях Севера кадры были. На севере чайки так на хищников нападают, от мест своих гонят. Забредет песец или медведь белый, а они всей стаей, тысячами на одного. Так и выглядело. Только медведь, по сравнению с нашим, медвежонок.

Тут Проша смеяться перестал:

– А ведь правильно. Инстинкт, значит, у перепончатых и у пернатых одинаковый, хищников к своим гнездовьям не подпускать. Поэтому близко от лагеря одни травоядные и прохаживаются. Наверное, этот тираннозавр издалека пришел, а местные территорию знают и даже не приближаются. Чтоб не связываться с летучими гадами. Так что нам птеродактили не только пищу предоставляют, но и оборону держат.

– Полезнейшая, оказывается, штука – птеродактиль, а ты, Галюченко, их в котелок, – ехидно ввернул Костя.