Снаружи доносится вой полицейских сирен.

– Окна отменяются. Полиция окружает здание.

– Канализация?

– Верно мыслишь, Дум-Дум. Пошли.

Приятно, когда Вась-Вась тебя хвалит. Но в канализацию лезть совсем не хочется. Лазил однажды.

Даже если сам придумал, все равно не хочется.

Нас настигли, когда Жорик с Вась-Васем выламывали решетку стока. Ленка замешкалась, стрелять пришлось мне. К счастью, на охраннике был бронежилет. Он просто упал, а потом его отвезут в больницу и вылечат.

– Уходим!

Под ногами хлюпает грязная вода. Очень сильно воняет.

– Снимайте ботинки. И брюки. Нам потом наружу выбираться.

Хлюпаем босиком. Обувь и брюки держим в руках. Ленка юбку тоже сняла, сверкает белыми трусиками. Хочется все время посветить на нее, но я сдерживаюсь. Труба расширяется. Это уже не труба: кирпичный свод, кладка явно старая. В разные стороны расходятся три коридора. Вода доходит до колен. Вась-Вась зажмуривается, молча стоит несколько секунд. Мы стараемся ему не мешать.

– Туда! – он машет рукой вправо.

Идем долго. Кирпич сменяется потрескавшимся бетоном, бетон – ржавым железом, железо – полупрозрачным пластиком. Светлеет. Запорные вентили сверкают хромом в свете наших фонарей. Никакой ржавчины, потеков на стенах, даже вонь стала слабее. Колпаки из пластмассы, в баках пузырятся цветные жидкости. Я уверен, что так и должно быть. Если мы близимся к спасению, значит, делается светлее и чище. Нормально.

Последняя лестница.

Карабкаемся наверх. Вась-Вась упирается в крышку люка, с усилием сдвигает…

Пустующий общественный туалет оказался кстати. Мы привели себя в порядок. Смыли грим, отклеили: я – накладную бороду, Вась-Вась – усы. Ленка выбросила в урну парик. Теперь нас не узнать. Побрызгались одеколоном, чтоб не воняло. На улице сели в трамвай, честно взяли билеты у кондуктора. Только штрафа нам не хватало! Проехали мимо секретного института. Сирены, сполохи мигалок. Снова не могу прочесть вывеску. Кроме цифры: 23. Вокруг полно полиции. Но до ползущего мимо трамвая и глазеющих в окна пассажиров им нет никакого дела. Ловят неуловимых террористов. Обманули дураков аж на восемь кулаков!

– Дум-Дум, свяжись…

– Сейчас.

Закрываю глаза. Ответ приходит быстро. Симург, как всегда, в костюме, при галстуке, гладко выбрит. Скулы у него такие острые, что о них, кажется, можно порезаться. Иногда я думаю, что это у него не лицо, а маска. Никогда не видел Симурга живьем. А в моей голове он может показывать себя таким, каким захочет. Интересно, кто он вообще? С какой планеты?!

– Спасибо, – говорит Симург.

– Вы опять спасли мир, – говорит Симург.

– Возвращайтесь, вас ждут, – говорит Симург и улыбается.

Улыбаюсь в ответ.

* * *

Закончив сеанс, Симург встал с кушетки. Отошел к окну, слегка согнув колени, присел. Смешно растопырил руки и закрыл глаза. Этой дурацкой процедуре он якобы научился у какого-то ламы с Тибета, пьяницы и святого. Врал, пожалуй. Анна Николаевна наблюдала за ним, стыдясь своей детской влюбленности. Попасть в интернатуру к Симургу было для нее безумным везеньем, даром судьбы, который молоденькая «тетя доктор» никак не заслужила. Об этом человеке рассказывали легенды и анекдоты. Он работал без шлема: начинающие психопомпы записывались в очередь на блиц-тесты, надеясь, что комиссия позволит и им выходить на контакт без адаптеров, – голова потом раскалывалась от боли, а председатель комиссии механически подписывал отказ за отказом. Ну и, наконец, Симург был учеником Деда Мазая.

Любимым учеником.

Того самого Деда, чей бюст стоял у ворот интерната.

Анна Николаевна подошла сзади, легонько тронула пальцами виски Симурга. Очень стараясь, чтобы жест был деловитым, в рамках обычной процедуры считывания. Как всегда, ничего не получилось. И, как всегда, Симург остался доброжелательно-равнодушным, помогая «выйти на тропу».

– Я очень устал, Анечка, – счастливо сказал он. – Очень.

– Вам надо в отпуск, Дмитрий Ильханович.

Она еле удержалась, чтобы не ахнуть. Считка шла легко, но результаты!.. Базовая коррекция за шесть недель?!

– Обязательно, Анечка. Доведу этих архаровцев – и уеду в Крым. Дикарем. В самый разгар сезона. Сниму сарай в Судаке и буду делать глупости. Сгорю на пляже, густо измажусь кефиром… поднимусь в Генуэзскую крепость, на Алчак…

– Врете вы все. Никуда вы не поедете.

– Анечка, обижаете! Пальцы держите ниже, на ямочках, так вам будет удобнее. И не бойтесь дышать мне в затылок. В моем почтенном возрасте это входит в число маленьких радостей, еще оставшихся старому мизантропу.

В его возрасте… Анна Николаевна отступила назад, до сих пор не веря результатам. Ни одного убийства на второй месяц коррекции. Ни единого. Даже раненых не было.

– Вы тоже заметили? Ах архаровцы, ах молодцы… Помните первые три сеанса?

Еще бы она их не помнила! После считки ее тошнило. Нет, она знала, как спасают мир эти несчастные, озлобленные на всех дети, знала из учебников, из лекций, из лабораторных работ – но когда пациенты днем бегают наперегонки под твоим окном, смеясь, а потом сеанс – и кровь, кровь, смерть… Месть за причиненное зло – проклятый безусловный рефлекс. Анна Николаевна ненавидела формулировку: «Интернат для детей, пострадавших от насилия». Ей больше нравилась шутка Деда Мазая: «Лодка для зайцев».

И еще ей нравился Симург.

– Вам надо в отпуск, Дмитрий Ильханович, – повторила она. – Вы устали. Архаровцев я доведу сама, если позволите. Тут осталось всего ничего. Я до сих пор не понимаю, как вы это выдерживаете. С вашей интенсивностью контакта… Вы учились этому у Деда? То есть я хотела сказать – у академика Речицкого?

Симург выпрямился. С хрустом потянулся.

– Учился? Анечка, милая, я лечился у Деда. Около года. Мне тогда было… э-э-э… мало мне было. Очень мало. Димка Симург, отпетая душа… У меня мир спасался такой кровью, такой оглушительной местью всем и вся, что архаровцы – ангелы в сравнении со мной, грешным. Разве что эта, Ленка… С ней пришлось повозиться. Трудно мне с женщинами, Анечка. По сей день трудно.

Что он имел в виду, Анна Николаевна не поняла.

В окно влетела мохнатая бабочка-ночнушка и стала кружиться под лампой.

* * *

– …Подъем! – Вставать не хочется. Глаза слипаются. Почему я там всегда просыпаюсь сразу, а здесь – нет? Почему там я взрослый, а здесь… Ничего, здесь я тоже вырасту! И тогда…

Еще месяц назад я знал, что тогда. Знал так, что в животе все слипалось от ненависти. А сейчас я знаю совсем иначе.

– Вставай, Серый. Завтрак проспишь.

Бреду в умывальную. Вода, как всегда, будет ледяная и слишком мокрая. Ладно. Вообще-то здесь неплохо. Это я просто сонный. Если б не заставляли вставать так рано! И если б не приходилось есть на завтрак манную кашу! И пусть чаще дают поиграть на компьютере. А уколы – ерунда. Я уколов не боюсь. Тем более что их с прошлой недели отменили. Только Ленку колют и таблетки дают. Одну желтенькую раз в три дня, на ночь.