и китайские, и русские, смешанные и перемешанные в огромной посудине — Сибири. На молодую пару, взявшуюся за руки, обращали внимание и провожали взглядами. В Пете поднималась гордость.

— Замечаете? Это на вас. Вы на Алдане самая красивая женщина. Есть еще одна блондиночка, но не в счет, как говорится, всем известная.

— Что-то вы, Петя, сегодня очень расхрабрились.

— Хотите сказать — стал нахалом. Не все израсходовал на митинге, некуда девать.

Лидия крепко сжала руку Пети, чувствуя искреннюю благодарность за огромное дело, сделанное им на митинге.

— У вас вышло очень сильно. Особенно о женщине. Вообще — замечательно. Говорю без лести. Но смеяться над «известной» блондинкой — нехорошо. Вы не знаете человека, как же можно осуждать его? Она недавно вышла замуж за моего друга — старателя и теперь никогда уже не будет «известной». Можете вычеркнуть ее из списка.

— Я не хотел ее обидеть, но, вообще говоря, давно бы надо заняться; собрать разных спиртоносов, контрабандистов, вообще любителей легкой наживы и — по зимнику на юг.

Лидия отняла руку и задумчиво сказала:

— Не дай бог никому такой легкой наживы.

— Нет такой причины, которая оправдала бы проституцию. Условия условиями, но человек должен отдавать отчет в своих поступках. Нечего валить на условия. Каждая может пойти в организацию и найти помощь. В любую. Везде помогут. Не признаю причин.

— А любовь, Петя, разве не может сделать из человека и преступника и все что угодно?

— Как угодно люби, но не забывай, где находишься.

Петя поджал губы. Лидия вызывающе заглянула ему в глаза.

— А ревность? Тоже, по-вашему, не полагается?

— В уголовном кодексе есть статья, где говорится о ревности, вам это известно?

— Нет, неизвестно. Вы или дразните меня, или, если серьезно, то ничего еще не видели и не имеете права так посмеиваться.

Петя снисходительно согласился:

— Все возможно. Где же все узнать.

Начались бараки Нижнего. Увлеченные разговором Лидия и Петя не слышали окликов позади. Их догнал Мишка Косолапый и, запыхавшись, сияя глазами, жал руки.

— Насилу догнал. Как на конях летят, — бормотал Мишка. — Здорово, товарищи. Ну и ловко ты подбой взял под нашего брата! Пласт обрушил на весь разрез.

Лидия обрадовалась, но на лице Пети выступила явная досада. Он мало еще знал этого старателя из бодайбинцев, о котором однажды рассказывал ему управляющий Нижним прииском, — несколько раз видел на открытых собраниях, перекинулся двумя-тремя словами. Он понравился ему, с удовольствием поболтал бы с ним, но только не сейчас.

— Домой спешишь? — спросил Петя, как бы подталкивая Мишку отправляться дальше, своей дорогой.

— Нет, не спешу, — Мишка продолжал сиять.

— Они спохватились, и давай после драки кулаками махать, — продолжал Мишка. — Голосовали за пять золотников, а теперь жалко стало и золотника. — Он громко рассмеялся. — Ну и подвел ты под них сани. И будут ходить в нардом. И с удовольствием. Золотники для них чепуха.

Мишка подтолкнул Лидию вперед и легонько поставил рядышком с Петей, попросив подождать минуту. С сияющими глазами он поспешно скрылся в пристроечке с вывеской «Юверил Чу Фу». Петю подмывало сказать «пошли». Мимо продолжали идти старатели с Верхнего прииска, все в одном направлении на Нижний. Рассеянные по делянам люди, обычно спрятанные в забоях, теперь все были налицо и удивляли многочисленностью.

— Пожалуй, соберем на нардом, — сказал Петя. — Смотрите, сколько их. Смотрите — все идут и идут.

Лидия не слышала Пети. Она смотрела на человека, быстро бежавшего против течения толпы. Ничего особенно не было: так может бежать старатель, потерявший деньги, так может спешить человек, которого ждут приятели к известному часу, и он запоздал, наконец, просто пьяный вообразил что-либо и мчится невесть куда и зачем, расталкивая встречных, но Лидия, уже начиная испытывать тревогу, схватилась испуганно за руку Пети. Бегущий задерживался, что-то спрашивал. Через несколько секунд он уже был возле.

— Мишку с триста семьдесят девятой не видели?

— Зачем он тебе?

Лидия оставила руку Пети и загородила старателю дорогу. Захватило дыхание. Как будто уже знала, что случилось несчастье.

— Убил, негодяй! — выкрикнул старатель и хотел что-то добавить, но умолк. Из пристройки вышел Мишка. Широко улыбаясь, он нес на раскрытой ладони золотую брошь.

— Как находишь? Мотьке хочу поднести.

Мысли метались в поисках слов, чтобы отдалить страшную минуту.

— Молодец, Миша, — говорила Лидия. Хотелось назвать еще ласковее. — Молодец, медвежонок. Мотька любит безделушки… Молодец, Мишенька…

— Нравится? Из чистого незаметнинского. Смотри, как сделан. Настоящие лопатка и кайла…

Вдруг Мишка узнал своего артельца. По его широко раскрытым глазам понял, что случилось то, о чем не раз говорил с Мотькой, о чем он думал днями и ночами. С жалкой улыбкой оглядел по очереди всех троих; судорожно сжал кулак с брошью и пустился бегом по улице.

— Надо заявить немедленно в милицию, — метнулся было Петя, но Лидия взглядом попросила его не оставлять ее и побежала вслед за Мишкой.

У барака никого из любопытных еще не было, по-видимому, преступление было совершено совсем недавно. Несколько человек, узнавших об убийстве, заглядывали в окошки. В бараке было пустынно, чернели копотью стены. Бросался в глаза чистый стол, заставленный печеньями. Возле ножки стола лежала Мотька лицом вниз. Руки раскинуты. На спине темным потоком стыла кровь и лениво стекала по кофточке. В плите пылали дрова, что-то жарилось и распространяло вкусный запах.

Лидия дрогнула: где же Мишка?

Из-под занавески, отгораживающей семейный угол, торчали подошвы сапог. Мишка лежал не шевелясь, расплющив лицо о доски нар.

24

Пете непременно надо было сменить товарища, давно уже отбывшего свое дежурство у аппарата. Как только закончились подробности предварительного дознания, производимого милиционером, он коснулся руки Лидии и вполголоса напомнил о Радиосопке. Она поколебалась мгновенье, затем поднялась со скамьи и молча пошла к двери.

Сгущались сумерки. Внизу расплывались тени, в тумане далекого ключа зажигались огни, — старатели, прогуляв рабочий день, поспешно закладывали на ночь пожоги. Изгибами, следуя капризам горной тропы, всходили все выше и, несмотря на усталость, обоим становилось легче, покойнее, как будто тяжесть пережитого оставалась далеко внизу.

На сопке, куда они поднялись, горел еще закат. Сквозь деревья на острой вершине пылали облака. Лицо Лидии вспыхнуло яркими красками, ожило помимо воли.

— Какая нелепость! — воскликнула она. — Изверги, изверги кругом и только изверги!

Она заговорила, чтобы наконец излить скопившееся внутри горе. Говорила о детстве Мотьки у смотрителя — отца, сравнивала несчастливую жизнь подруги со своей. От собственных горьких воспоминаний опустилась на камень, закрыла лицо ладонями и заплакала. Петя не знал, как поступить с плачущей женщиной. Взял ее руку, но она вырвала: показалось оскорбительным его движение, жестким, эгоистическим, имеющим в