Троцкий считал себя создателем Красной Армии и даже придумал специальные ритуалы приветствий для себя лично, а также вписал свое имя в воинский устав как «вождя и организатора». Сталин мнил себя организатором обороны Царицына – стратегического пункта обеспечения центральных районов страны хлебом. Оба могли считать свой фронт работы решающим. Но в действительности, ни Троцкий, ни Сталин не определили исхода гражданской войны. Его определило бессилие «белых», которые не имели собственной доктрины, чтобы увлечь народ, не имели единства – каждый фронт «белых» действовал по своему плану, зато упивались склоками по поводу идей Февраля – не менее губительных для России, чем большевистские.

Бездарность Троцкого проявилась уже в том, что именно благодаря его решению о разоружении чехословацкого корпуса вспыхнула первая зарница гражданской войны. Можно считать это ошибкой, но Троцкий во всех эпизодах своей военной биографии известен только жестокостями, во всех эпизодах политической биографии – любовью к красивым фразам и парадоксальным предложениям вроде «ни мира, ни войны, а армию распустить».

Бездарность Сталина стоила катастрофы первых месяцев Великой Отечественной войны и тяжких поражений в течение двух лет. Нет, он готовил страну к войне, он строил государство. Но все это стояло на зыбкой основе большевистской догматики. И преодолеть ее Сталин не смог. В этом смысле он не был сувереном. Он был рабом доктрины, и в ее рамках делал все, что мог. Итог – с одной стороны, Победа, с другой – горы трупов и сгоревшей техники в 1941 году. И потери 1 к 3 в течение двух лет войны.

Сталин, положив в землю миллионы солдат, все-таки нашел свое место в стратегическом планировании, кое-чему научился. Но все же планетарный масштаб был ему велик. Послевоенный период – это сдача итогов войны: части Берлина, проливов, ООН. Громадные жертвы – вот главная основа величия Сталина. Троцкому такой «человеческий ресурс» в качестве расходного материала не был предоставлен. Но нет сомнения в том, что он распорядился бы им столь же неблестящим образом.

Сталин чудовищно проиграл в стратегии – упустил возможность занять черноморские и балтийские проливы, сдал Западный Берлин, нелепо возвысил Францию, не имевшую к победе никакого отношения, уступил американцам безраздельный контроль над Японией, Китаю – Маньчжурию, Внутреннюю Монголию и Тибет и т. д. Геополитически шаткая конструкция «мировой социалистической системы» была крайне затратной и рассыпалась в одночасье. Заложенная Сталиным конфигурация мировой политической системы, исходящая из добросовестности союзников по войне, оказалась ничтожной почти с самого начала. Уступки сыграли свою роль позднее. Мировая социалистическая система оказалась порождением тупиковой идейно доктрины. Сталин не видел этого стратегического тупика. И не увидел при жизни результатов своего поражения.

Сталин уверовал в свой стратегический гений и сделал все, чтобы маршалы Победы остались в его тени и не играли никакой роли в послевоенной жизни. Слава армии и ее руководителей всегда была повязана доносительством, многочисленными службами слежки и устранения неугодных, фабрикацией фиктивных героев, продвижением идеологических работников и наградами для тех, кто больше надзирал, чем воевал. Именно поэтому армия-победительница после войны осталась ни с чем. Зато Сталин и партийная бюрократия воспользовались плодами победы в полной мере. Бюрократия оказалась сильнее армии, которую гнула к земле даже в самые опасные для страны моменты.

Троцкий, как и Сталин, остался недоучкой. Он не смог закончить курса реального училища, иностранным языкам обучался в тюрьме по многоязычной Библии. Как и у Сталина, у него не было никакой иной профессии, кроме революции. Правда, Троцкий мог зарабатывать себе на жизнь публицистикой. И, конечно, революционной фразой, которая находила сочувствие у таких же кровожадных романтиков. Возможность заработка на революционной публицистике Троцкий получил как оппонент Сталина. Фактически Сталин обеспечил Троцкого заработком в изгнании, пополнявшие его кошелек, наряду с другими пожертвованиями. Но и Троцкий сыграл на руку Сталину. Обвинения в троцкизме с течением времени стали расхожим поводом расправы над любым носителем суждений, хоть в чем-то отличных от «генеральной линии партии» – счастливо угаданных помыслов вождя партийно-советской бюрократии.

Публицистика Троцкого пришлась ко двору тем политическим силам, которые хотели иметь идеологические аргументы «слева» против СССР в надвигающейся войне. «Левые» должны были отвернуться от Сталина как от азиатского мракобеса. «Справа» аргументов было предостаточно – «левый» характер официальной доктрины не вызывал сомнений. Гитлер опирался на аргументы против Сталина, играя с ним в солидарность бюрократий, но в реальности опираясь на антисоветские силы по всему миру. Сталин, накапливая колоссальные вооружения, следовал лозунгу Троцкого: «Россия – это хворост, который мы бросим в костер мировой революции». Следовал как практик, а не фразер. Но Гитлер перехитрил – «хворостом» Германии поджег мировую войну, и вооружения, созданные трудом советских людей, в считанные дни после нападения Германии на СССР стали металлоломом. Сталин принципиально не мог восстановить воинскую культуру и инициативу воина: он руководствовался иной доктриной строительства государства – репрессивной и бюрократической. А Гитлер, напротив, опирался на германскую военную традицию, и на личном примере хорошо знал, чем живет солдат, сидящий в окопах.

Троцкий и Сталин не были бескорыстными служителями идеи, оба ждали от нее славы и власти.

Троцкий требовал славы и власти с наивной откровенностью. Но стоило Ленину по случаю оказаться на гребне революционной волны, и Троцкий из «иудушки» (как его называл Ленин за недолгий альянс с меньшевиками) превратился в рьяного исполнителя воли вождя. Он исполнял волю Ленина, используя методы террора при создании Красной Армии и подавлении сопротивления «белых». Столь кровавая «романтика», казалось, принадлежит очень отдаленным временам. Но она вернулась в политику из древности и была применена в невидных масштабах.

Троцкий создавал трудовые армии и концлагеря, проводил мероприятия «военного коммунизма» – ради победы в гражданской войне он готов был переступить через любые ограничения, которые отделяют вменяемого человека от изувера. Вовсе не по своему произволу им были сорваны мирные переговоры в Бресте, вовсе не он подписывал «Брестский мир». Троцкий был исполнителем воли Ленина, даже когда потребовалось круто изменить политический курс. По воле Ленина Троцкий продумывал шаги по созданию рыночных подпорок для большевиков в «новой экономической политике».

Сталин делал карьеру иначе – исподволь, тайно, продумывая каждый шаг, чтобы убрать с дороги конкурентов. Как аутсайдер по уровню культуры и образованности в «ленинской гвардии», он делал ставку на выдвиженцев из пролетарской среды. Этот расчет оказался верным. Революция всколыхнула именно эти малообразованные слои, и большинство в партии было за ними. Сталин был им ближе, чем выходцы из слоев интеллигенции или те, кто пытался играть роль европейских марксистов-теоретиков. Именно социальная близость, а не идейное размежевание множества фракций, неформально сложившихся среди большевиков после гражданской войны, определила лидера партии.