вместо папахи, он вполне мог бы возглавить любой цивилизованный народ.

Когда они совершили омовение рук и остались одни, Муртаза сказал:

— Ну, говори, с чем пришел.

— Мое начальство полагает, что нам пора заканчивать войну в горах.

— Правильно мыслит твое начальство, да как это сделать? Войну легко начать, а кончить — ой-ой-ой!

— Не мы начали эту войну.

— А что там мой отец? — как бы между прочим поинтересовался Муртаза, меняя неприятное для него направление разговора.

— Если бы твой отец умел писать, я привез бы от него письмо.

Муртаза вдруг расхохотался.

— А вот я возьму тебя в заложники и обменяю на отца.

Сергей тоже рассмеялся. Он знал, что Муртаза в данной ситуации этого не сделает, и предложил свой вариант:

— У тебя есть более достойный товар для обмена. Я имею в виду немецкого инструктора.

— Да я это дерьмо вам за так отдам. Вояка он никудышный, а жрет много. Говорит, что его готовили для войны умов. Партизанить не хочет. Ты посмотри в оконце — он сидит как раз напротив, кукурузный кочан гложет.

Сергей последовал совету Муртазы и увидел у котла с вареными кукурузными початками тощего оборванца, обросшего рыжей бородой и ничем не отличающегося от прочих бандитов. Неужели это и есть Штайниц? Рядом стоял агент Сергея Хасан, внедренный в банду еще в начале 42-го, и о чем-то оживленно дискутировал с офицером абвера, часто прибегая к языку жестов.

— Так что предлагает нам уважаемый НКГБ? Положить оружие на землю и построиться вдоль забора для расстрела?

— Ну, зачем так круто? Ты мог бы оказать нам помощь в ликвидации мелких банд. Тогда к тебе было бы совсем другое отношение.

— Воевать против своих? Мои мюриды не пойдут на это.

— Тогда давай свои предложения!

Муртаза задумался.

— Легко сказать — давай предложения! Вот если бы вы пропустили нас через один из перевалов в Грузию, мы растворились бы там, среди мирных горцев, пастухами стали бы, земледельцами…

Идея бандита была явно неприемлемой для НКГБ, но Сергей, наморщив лоб, тщательно записал эту и другие мирные инициативы Муртазы в свой блокнот.

Говорили долго. В конце концов, Сергей объявил, что утром должен съездить в Бентарой, чтобы по телефону связаться с начальством для консультаций.

— Ну вот, — недовольно проворчал Муртаза, — а мы утром хотели сняться и уйти в свое ущелье.

— Подождите до моего возвращения, — попросил Сергей. — Я к полудню вернусь.

— Ладно уж, подождем, — буркнул Муртаза.

Спать легли заполночь. У обоих выходов из вагончика замаячили часовые с немецкими «шмайсерами». Муртаза сразу захрапел, а Сергею не спалось. Сквозь дыру в крыше он видел кусок кавказского неба с самыми крупными на свете звездами, и мысли об иных мирах без войн, ненависти, коварства и горя заполнили его сознание. Он улыбнулся и стал думать о Вере…

Они познакомились перед войной. Сергей тогда учился на третьем курсе пединститута, а Вера работала в райкоме комсомола. Свои стихи Сергей читал только ей. Вера стихи хвалила, а он сердился:

— Это просто зарифмованная проза! Рифмоплетство. Поэзия есть вид искусства, а специфика искусства — образность. «Оружия любимейшего род, готовая рвануться в гике, застыла кавалерия острот, поднявши рифм отточенные пики». Вот где искусство! А мне, видно, поэтом не стать.

Но однажды он все-таки стал поэтом. В июне Вера взяла отпуск. Она хотела навестить старую больную бабку, которая жила в Раздорах на Дону. Сергей проводил ее до Ростова. Там она села на старинный пароходик и под «Прощанье славянки» уплыла в сиреневые дали, помахав ему платочком с верхней палубы. Пароходик невероятно дымил, и вскоре, кроме дыма, ничего не осталось над водой. В поезде на пути в Нефтегорск Сергей легко сочинил прекрасные, как ему показалось, стихи:

Причал. Гудок. И твой платок.

И сердца стук. И кровь — в висок.

И хорошо быть молодым.

Остался дым. Остался дым.

В какой базальт, в какие льды

Твои впечатаны следы?

И где зарницы дальних гроз

Твоих касаются волос?

В каких краях каких земель

Твою крутую параллель

Пересечет, летя в туман,

Упрямый мой меридиан?

Вере стихотворение понравилось, однако она заявила, что нужна еще одна строфа. Сергей с ней не соглашался. Они чуть было не поссорились, но вспомнили, что нынче не время для ссор по пустяковым поводам. Началась война. Их призвали в органы в один день: его — в оперативный отдел, ее — в секретариат. Любовь их приняла затяжной характер. Им она казалась вечной. В боях с бандами за два года полегло два полных состава управления, и, хотя Сергей считался везучим, они договорились пожениться в первый день мира, не ранее. Строгая девушка Вера стала необыкновенно ласковой и нежной женщиной. Тайком она молилась за Сергея, а он, случайно узнав об этом, поверил, что ее молитвы оберегают его от всех бед и напастей…

Сергей заснул перед рассветом, а через пару часов встал и поехал в Бентарой. Из райотдела НКГБ он связался по телефону с Дятловым и сразу понял, что тот куда-то спешит и потому почти не слушает его. Сергей обиделся, но, когда начальник проявил заботу о нем, обида прошла.

— Ты больше туда не езди, — велел Дятлов. — Возвращайся в город.

— Но если я к полудню не вернусь к ним, они могут сняться и уйти.

— Ладно, поезжай, но помни: в 12.45 духу твоего там не должно быть.

Сергей понял, что в 13.00 начнется операция по ликвидации банды, и поспешил в лагерь Заурбекова.

Муртаза был среди своих мюридов. Отозвав главаря в сторонку, Сергей сказал, что его мирные инициативы будут рассмотрены в трехдневный срок, а через три дня с ним хотел бы встретиться сам начальник отдела «ББ» капитан Дятлов.

— Слыхал про Дятлова? — поинтересовался Сергей.

— Кто ж не слыхал про Дятлова!

— А как мы с тобой свяжемся?

Муртаза осклабился.

— Нет ничего проще. Бентаройский мулла — ваш стукач и наш по совместительству. Вот он и будет связующим звеном.

Сергей взглянул на часы. Было половина первого.

— Ну, я поехал.

— Э, нет! Погоди немного. Тут с тобой хотел побеседовать мой начальник контрразведки. Мовлади, иди-ка сюда! И Аюба прихвати с собой.

Подошел Мовлади, узколицый молодой человек с жиденькой бородкой. За ним плелся Хасан. У Сергея похолодело сердце. Неужто их с Хасаном засек кто-нибудь во время последней встречи?

— Меня вот что интересует, — начал Мовлади. — Что вы оба делали в Галашкинском лесу в среду на рассвете? Вас видели там примерно в одном