Он зашел в свой номер. Сахаров лежал на кровати поверх одеяла и разгадывал кроссворд.

– Классно кормят, – сказал Сахаров, не отрываясь от кроссворда. – В Италии была такая штука, называется "шведский стол". Это когда все разложено на одном большом столе. Всего полно – салаты, разное мясо, выпечка, овощи. Подходишь и набираешь сколько угодно. И вино в графинах. Тоже сколько угодно.

Про вино Сахаров, конечно, загнул. Но про "шведский стол" не врал, Саша слышал об этом от дяди Пети.

– Автор оперы "Паяцы", – задумчиво сказал Сахаров. – Одиннадцать букв. Что скажешь?

– Леонкавалло, – ответил Саша и расшнуровал кроссовки. – Мы как – в номере курим?

– Я редко курю. Так, балуюсь, когда выпью, – сказал Сахаров. – А ты – ради бога.

Мне не мешает.

Саша подумал, что Сахаров лично ему ничего плохого не сделал и незачем ему показывать свою неприязнь. Тем более что и неприязни-то не было. Просто Саша вообще не любил таких типов. Комсомольцев-добровольцев… А против Сахарова персонально он ничего не имел. В конце концов, им две недели жить в одном номере. Надо как-то контактировать. Иначе получится сплошное общежитие имени монаха Бертольда Шварца. Получится злобная коммуналка, а не номер в отеле. И, кстати, Саша сразу смекнул, что сосед из Сахарова выйдет хороший. Как-то сразу Саша это понял. По тому понял, как Сахаров аккуратно и незаметно разложил свои вещи, по тому, как он чуть приоткрыл балконную дверь, по тому, как помыл пепельницу, в которой Саша оставил окурок. Саше довелось в свое время пожить в гостиницах, в палатках и на спортбазах. Он досыта наездился на сборы и соревнования. И он сразу мог сказать, какой сосед ему достался, хороший или плохой. Так вот Сахаров, судя по всему, был сосед хороший.

Саша взял книжку "Что может быть лучше плохой погоды?", сел в кресло, почитал какое-то время. Но вскоре книжку отложил. Приезд в Боровец надо было отметить.

Обозначить.

– Может, хлопнем за приезд? – как бы между прочим спросил Саша.

Он уже забыл, как в автобусе высокомерно отметал возможность выпивания с Сахаровым.

Сосед отложил журнал с кроссвордом, живо сел на кровати и сказал:

– Я тут колбаски прихватил с ужина. И апельсинов парочку.

– Тогда давай по рюмке, – сказал Саша.

С Сахаровым ли, или не с Сахаровым, но невозможно было не отметить приезд в горы. В Европу. В заграницу.

– Так я и рюмки прихватил, – сказал сосед и достал из своей тумбочки две микроскопические плошки, в которые в ресторане насыпали специи. Такие плошки стояли на всех столах.

Они прекрасно ополовинили одну из Сашиных бутылок "Пшеничной". Сахаров не без юмора рассказал Саше, как ездил по Италии. Саша рассказал несколько Вацлавовских анекдотов. Они выкурили по паре Сашиных сигарет "Честерфилд", и Саша подумал (водка, может быть, способствовала прекраснодушию?), что вроде нормальный мужик его сосед. А потом, переполненные впечатлениями, расслабленные и согретые водкой, они быстро и крепко уснули.

Утром Саша проснулся свежим и бодрым – балконная дверь оставалась открытой всю ночь. Он проснулся, когда за стеклянной стеной номера еще было темновато, синесеро. Он проснулся разом, как от толчка, и почувствовал, что ни минуты больше не может вот так бездарно валяться в постели. Он же на горнолыжном курорте в Европе, елки-палки!.. Саша сел, зябко ежась, посмотрел на светящийся циферблат часов "Слава", пошел в ванную, почистил зубы, быстро оделся в полутьме номера и вышел в коридор, застеленный темно-зеленой дорожкой.

Он спустился в большом лифте с зеркальными стенками в вестибюль, кивнул администратору за стойкой (девушка в ответ улыбнулась и сказала "добро утро"),

"дрпнул", а может быть, "бутнул" стеклянную дверь и вышел в раннее, приятно морозное утро. Светало, в небе над курчавыми сине-зелеными вершинами уже можно было различить облака. Было очень тихо, отель еще не проснулся, отель громоздился за Сашиной спиной темными окнами и пустыми балконами. Саша до завтрака побродил между отелями и автобусами "Чавдар" и "Мерседес", нашел главную станцию канатки, присмотрел симпатичный деревянный ресторанчик, узнал от девушки-администратора (она, кстати, отлично говорила по-русски), что в соседнем отеле есть бассейн и туда пропускают по "лифт-карте".

Потом был вкусный завтрак, давали яичницу, поджаренные колбаски с кетчупом (Саша в Москве покупал такой кетчуп, шестьдесят пять копеек, в конических бутылках с красными пластиковыми крышками), апельсиновый сок.

После завтрака группу повели в пункт проката, подбирать инвентарь, а Саша поднялся в номер, надел комбез и куртку, надел на лоб очки, взял лыжи и ботинки и в носках – он заметил, что так многие делали, – спустился в фойе. Там, сидя в мягком кресле, он надел ботинки, защелкнул клипсы, оставив их ослабленными, и пошел, цокая пятками по обледенелой дорожке, к станции канатки. Перед завтраком он изучил стенд со схемой склонов – креселка вела к началу недлинной трассы. А на самый верх поднимались в гондольном подъемнике, и там, наверху, еще были бугельные. Саша хотел сразу подняться на самый верх.

Саша шел между большими сугробами (действительно – еще недавно хорошо валило, зима в этом году была снежная), мимо пестрых ларьков с сувенирами и всякой лыжной мелочью – шапочками, перчатками, очками. Он шел неторопливо, разглядывая приветливые магазинчики и огромные автобусы с затененными стеклами, прислушивался к разноязыкому гомону и вспыхивающему там и сям смеху, смотрел на лица, примечал марки горнолыжного инвентаря.

Атмосферу Боровца он понял сразу, сразу нашел ей название – беззаботный праздник. Это передавалось мгновенно – как только из отелей пошли к подъемникам лыжники, как только зазвучали отовсюду стук ботинок по наледи и хлопки лыж, бросаемых на снег. Праздник начался сразу, незамедлительно, как только дирижер взмахнул палочкой и посыпались мерцающие блестки конфетти, как только взошло солнце, осветило высокие, густые сосны с тяжелыми, белыми до голубизны снежными шапками на кронах, как только заиграла где-то музыка – "Happy New Year! Happy New Year!.." – и из крохотного застекленного кафе запахло свежей выпечкой.

На Сашу снизошла необыкновенно приятная, удивительная беззаботность. Никогда и нигде с ним прежде не было такого. Он всегда отлично чувствовал себя в горах, ни разу не простужался и даже не "болел" никогда, если доводилось крепко выпить с ребятами. Он, как дома, чувствовал себя в Терсколе и на Домбае, в Гудаури и в Цейском ущелье, и настроение у него в горах всегда было великолепное. Но вот эта волшебная беззаботность, совершеннейшая легкость, ощущение всеобщего дружелюбия и абсолютной безопасности – такое он чувствовал впервые. И особенно приятно было еще то, что праздник, который сейчас его окружал, полностью соответствовал тому предвосхищению, тому нервическому ожиданию, с какими он жил последние недели, с тех пор как Вацлав остановил его в институтском гардеробе и сказал, что райком выделил на институт две путевки.

Группа стояла у пункта проката, когда подошел Саша. Он впервые увидел группу целиком. И в "Шереметьево-2", и в самолете, и в автобусе, и вчера, в отеле, – кто-то сидел сзади, кто-то спереди, кто-то опаздывал, кто-то уходил сверять некие списки, кто-то отходил в туалет или в представительство "Балкантура", чтобы разрешать какие-то несостыковки с расселением. И почти ни разу Саше не пришлось увидеть группу в сборе. Даже за ужином соотечественники сидели рассредоточенно. А сейчас все собрались вместе, и Саша увидел, что их совсем немного, всего двенадцать человек. Две семейные пары, седой, лысоватый старшой, хихикающая ткачиха с Трехгорки, высокий бородач с сыном-подростком, улыбчивый парень в вязаном свитере и штормовке, Сахаров, Саша и вчерашняя женщина в черной нейлоновой шубе и пуховом платке (она и сейчас была в шубе и платке).