за ней и остановился, обтягивая пиджак на толстых, тяжелых бедрах и желчно взирая на мистера Риверса. Она вся напряглась и, повернувшись к Гиллигену, спросила:

— А вы сегодня не танцуете?

— Нет, мэм! — ответил он. — Я по-ихнему не моту. В наших краях на такие танцы пришлось бы брать лицензию!

Она засмеялась — в три нотки, вся, как деревце на ветру. На миг из-под век блеснули глаза, меж темно-красных губ блеснули зубы.

— Как остроумно, правда? Вот мистер Джонс тоже не танцует, значит, остается только Ли.

Ли — то есть мистер Риверс — стоял в ожидании, и Джонс тяжеловесно проговорил:

— Это мой танец.

— Простите, я обещала Ли, — быстро возразила она. — А вы потом отобьете, правда?

Ее пальцы мимоходом легли на его рукав, и Джонс, глядя на мистера Риверса, желчно повторил:

— Это мой танец.

Мистер Риверс поглядел на него и торопливо отвел глаза:

— О, прошу прощения! Разве вы танцуете?

— Ли! — резко сказала она и снова коснулась его рукой.

Мистер Риверс опять скрестил взгляды с мистером Джонсом.

— Прошу прощения! — пробормотал он. — Я потом отобью вас. — И он ушел скользящим шагом.

Сесили поглядела ему вслед, потом, пожав плечами, обернулась к Джонсу. На ее шее, ее плече теплыми, мягкими отблесками лежал свет. Она взяла Джонса под руку.

— Вот это да! — сказал Гиллиген, глядя ей вслед. — Ее насквозь видать.

— Это все война, — объяснил негр-шофер, тут же засыпая снова.

13

Джонс, несмотря на сопротивление, тянул ее в тень. Миртовый куст закрыл их от всех.

— Пустите! — сказала она, отбиваясь.

— Что это с вами? Ведь один раз вы уже со мной целовались?

— Пустите! — повторила она.

— Ради кого? Ради этого несчастного мертвеца? Какое ему до вас дело?

Он держал ее, пока, истощив всю свою нервную энергию, она затихла, хрупкая, как пойманная птица. Он вглядывался в ее лицо, казавшееся белым пятном; она видела в темноте бесформенную, тяжелую фигуру, пахнущую табаком и шерстью.

— Пустите! — жалобно повторила она и, очутившись вдруг на свободе, побежала по траве, чувствуя росу на туфельках, с облегчением глядя на стайку мужчин на перилах веранды. Отутюженное лицо мистера Риверса над безукоризненным бельем выплыло ей навстречу, и она схватила его за руку.

— Давайте танцевать, Ли! — сказала она тонким голоском и резким броском метнулась к нему под прерывистую подсказку саксофонов.

14

Миссис Пауэрс в некотором роде одержала победу. «Сидельцы» ее одобрили.

— Ого! — Они толкали друг друга локтями. — Гляди, кого Руф подцепил!

И пока хозяйка, рассыпаясь в любезностях, стояла рядом с ее темным прямым платьем, двое из них, пошептавшись, отвели Мэддена в сторону.

— Пауэрс? — спросили они, когда он наклонился к ним.

Но он остановил их:

— Да, он самый. Но об этом молчок, понимаете? Никому не говорите. — Он взглянул на шеренгу сидевших. — Ничего хорошего не выйдет.

— Нет, какого черта! — уверили они его. — Значит, Пауэрс!

Но они танцевали с ней: сначала — один, потом — второй, а потом, увидев ее уверенную умелую поступь, каждый, кто когда-нибудь танцевал, включался в веселое соревнование, отбивая ее друг у друга, ухаживая за ней в перерывах, а некоторые до того осмелели, что стали приглашать других барышень, с которыми были когда-то знакомы.

Вскоре Мэдден только смотрел со стороны, но оба его приятеля проявили необычайную настойчивость и неутомимость: видя, что она неподолгу танцует с плохими танцорами, они непрестанно угощали ее безвкусным пуншем, добрые, чуть бестактные.

Ее успех сразу вызвал взрыв обычных женских пересудов. Критиковали ее платье, ее «нахальство» — пришла на бал в будничном костюме, и вообще, зачем она сюда явилась. Живет в одном доме с двумя молодыми людьми, один — совершенно посторонний. Другой женщины в доме нет… кроме этой служанки. А с ней тоже что-то произошло неладное, правда, несколько лет назад. Однако миссис Уордл подошла, поговорила с ней. Но она со всеми разговаривает, кто не успевает от нее сбежать. И Сесили Сондерс в перерывах между танцами останавливалась около нее, брала ее под руку, что-то говорила ей глуховатым, нервным, торопливым голосом, делая глазки всем мужчинам, не умолкая ни на минуту… Негр-кларнетист снова спустил с цепи свою неутомимую свору, и пары, сомкнувшись, заполнили веранду.

Миссис Пауэрс перехватила взгляд Мэддена и подозвала его.

— Мне надо идти, — сказала она. — А если я выпью еще хоть один бокал этого пунша…

Они пробирались между танцующими парами, а за ними, протестуя, шла вереница ее поклонников. Но она не сдавалась, и они прощались с ней, желали ей спокойной ночи и крепко жали руку с благодарностью и сожалением.

— Совсем как в доброе, старое время, — робко сказал кто-то, и она обвела их всех медленным, неулыбчивым, дружеским взглядом.

— Правда? Ну, надеюсь, скоро увидимся. До свидания, до свидания!

Они смотрели ей вслед, пока ее темное платье не слилось с тенью за светлым кругом. Музыка гремела, потом медные инструменты замирали, и приглушенные печальные голоса поддерживали ритм, пока медь не оживала вновь.

— Слушайте, она вся насквозь просвечивала, — оживленно сообщил им Гиллиген, когда они подошли.

Мэдден отворил дверцу, попытался помочь ей сесть.

— Я устала, Джо. Давайте уедем.

Голова шофера негра походила на круглое пушечное ядро, и он уже не спал. Мэдден посторонился, услышал фырканье мотора, шум сцепления, увидел, как машина мягко покатила по аллее.

Пауэрс… тот, что метался по траншее среди перепуганных солдат охваченных бессмысленной истерикой. Пауэрс. Лицо в короткой вспышке винтовочного огня: белый мотылек в нерешительном, грустном рассвете.

15

Джордж Фарр со своим приятелем, продавцом из кафе, шел под деревьями, и ему казалось, что кроны их плывут над ним в обратную сторону, а дома казались то громадными, темными, то слабо освещенными просветами в тени деревьев. В домах спали люди, люди, окованные сном, временно освобожденные от плоти. Другие люди танцевали где-то под весенним небом: девушки танцевали с юношами, а другие юноши, чья плоть познала все тайны девичьих тел, бродили по темным улицам, одни, одни…

— Слушай, — сказал приятель. — У нас еще добрых два глотка осталось.

Он жадно глотнул, чувствуя, как огонь из горла переходит внутрь, наполняя его жаркой благодарностью, почти физическим мускульным восторгом. (Ее тело, запрокинутое, нагое, славно узкий водоем расступается, уплывает двумя серебряными потоками из одного источника.) Доктор Гэри будет с ней танцевать, он обнимет ее за талию, каждому можно прикоснуться к ней. (Только тебе нельзя: она с тобой и разговаривать не желает, а ведь ты видел ее, распростертую, серебряную… Лунный свет на ней, словно на затихшем водоеме, такая мраморная, такая тонкая, незапятнанная