Этого разведчик в центр не сообщил. И его можно понять.

Более того, он решил не возвращаться.

Он свел знакомство с одним очень странным человеком. Этот человек когда-то был стриптизером в Австралии. А потом приехал в Южную Африку по картинке. Там, на картинке, его пленили местные суровые воины, которые в юбках и без трусов отплясывали первобытные танцы.

И несмотря на то что картинка тоже оказалась графикой для привлечения туристов, странный человек не обломался. Потому что он знал толк в танцах без трусов.

Он решил воплотить картинку в жизнь.

Человека звали Саймон, и он стал Белым Зулусом этих мест.

Он где-то вычитал, как строить соломенные юрты, и построил аутентичную гостиницу для привлечения туристов.

А еще он собрал по окраинам этого захолустья скучающих аборигенов и превратил их в воинов. Теперь эти аборигены не играли на бильярде у базара, а танцевали в юбках и перьях без трусов.

Для привлечения туристов.

Саймон, как мог, утешил нашего разведчика. Он сказал, что научит его танцевать. Но разведчику этого было мало. Он сказал, что готов танцевать хоть в трусах на голове, лишь бы у него к приезду съемочной группы было вот это (он потыкал в картинку).

Саймон долго всматривался в девственные леса со слонами и жирафами. А потом вспомнил!

Он вспомнил про заповедник, который стоял посреди клубов дыма сахарной фабрики и оранжевых стоков марганцеперерабатывающего комбината.

Справедливости ради надо сказать, что заповедник и его содержимое — реальность, а никакая не компьютерная графика: слоны, носороги, свиньи, ползающие на коленях. Львы. И даже уссурийский тигр, которого вы, Доктор, увидите в окончательном монтаже нашего водевиля! Хотя уже никто, включая Белого Зулуса, не может сказать, как оказался уссурийский хищник в унылом контексте африканской саванны.

Короче, Доктор. Это была аутентичность, как ее представляет зритель самого пафосного канала. Река, сверкающая по ночам глазами крокодилов, гнилой пар над болотинами, шуршание змей, котловина, в которой мирно паслись жирафы. Еще там был берег океана.

Но там не было никаких признаков жилья: юрт, дымов, дев топлес и храбрых воинов без трусов.

На что и указал несколько обескураженный разведчик владельцу заповедника.

— Так поэтому это место и сохранилось! — ответил тот.

За деньги, сравнимые со стоимостью хорошо ограненного черного алмаза, разведчик выдурил у владельца заповедника возможность раскидать там-сям экологичные разборные юрты и аккуратненько рассадить воинов и дев, которые ничего не будут трогать руками.

К приезду съемочной группы широкомасштабное строительство домов, изгородей, а также разбивка огорода на склоне были закончены.

Но режиссер был недоволен.

Ему совершенно не понравился аутентичный огород, потому что он буйствовал всходами на фоне линии электропередач.

Хозяин заповедника сказал, что за дополнительную плату он готов срубить пару столбов, но разведчик с Саймоном за ночь пересадили всю ботву на новое место, и проблема уладилась.

Готово!

Готово. Посреди кишащей клещами стерни стояла, как живая, миленькая картинка из путеводителя.

Точно такая же поджидала своих эпизодов на берегу реки. И еще одна — на берегу бушующего океана. Чтобы удовлетворить всем вкусам телезрителей методом ковровых визуальных бомбардировок.

Нашим вкусам это соответствовало. Потому что мы обретались по ту сторону телевизионной линзы и давно уже потеряли критическое мнение по какому-либо поводу. Мы с Танькой и гением смотрели на эту пастораль из кусачей копны сена, в которую забились по причине мелкого октябрьского дождя.

По крайней мере, это выглядело лучше, чем гостиница.

Гений Шилов даже сказал, что он будет ответственным за эту деревню. И пожалуй, переберется жить на место работы. Тогда Танька быстро забила картинку на реке. А мне достались юрты на океане.

Только режиссер стоял мрачнее октябрьского ливня.

Он сказал, что это вообще — полное говно. Это какой-то макет компьютерной игры, мать ее.

Он заподозрил, что домики вчера построили. Уж больно они новенькие. И плетень не перекособрюченный. И в костре кости не валяются. И чугунки! Разве могут быть такие чугунки? Это какой-то магазин домашней утвари!

И — кстати. Где жители этого образцового поселения?!

— Больше жизни! — призвал всех режиссер.

И уехал в гетто. Потому что у него в гетто был отдельный барак с видом поверх колючей проволоки.

ДЕМИУРГИЗАЦИЯ ПРОСТРАНСТВА

За три дня Саймон и разведчик (разжалованный за халатность в каптенармусы) так изгваздали деревню, что в нее было противно заходить. Они перекосили, а местами повалили плетень, вытоптали огород и залили свежую солому домиков так, что она побурела. Состав раствора они не выдавали, ссылаясь на ноу-хау. Они докатились до того, что пошли по саване собирать катышки диких серн и лепешки куду. Добытое они раскидали в загоне для скота, собираясь выдать это за аутентичное домашнее дерьмо.

Нас с Танькой отрядили собирать бэушную утварь. Утварь мы собирали под присмотром секретарши Белого Зулуса. Она, в отличие от Саймона, была настоящей черной зулуской сорока лет. И в отличие от него же единственным вменяемым человеком в его фольклорно-туристическом бизнесе.

Зулуска носила строгий английский костюм и сносно говорила на английском и зулу.

У нее было измученное заботами лицо. Потому что она взвалила на себя ответственность не только за сомнительное дело Саймона. Она тащила на своих плечах четверых детей, а также престарелую тетушку с ее маргинальным супругом. Собственно, к этой чете она нас и привезла в первую очередь. Она хотела помочь тетушке, потому что муж ее был совершеннейшим пропойцей и менял утварь на пальмовую водку.

Мы хотели поменять утварь на доллары, а это сильно меняло дело.

Старик завел нас в хижину, которая смотрелась гораздо аутентичнее изгвазданных каптенармусом домиков. Там было темно, на полу валялось какое-то немытое тряпье. Кухня была тут же: очаг, укрытый листами железа. На верхнем стоял чугунок со стряпней.

Танька сказала, что нам нужен такой же чугунок — закопченный и местами проеденный ржавчиной. Старик ее понял по-своему. Он выплеснул варево во двор, совершенно не обращая внимания на причитания своей многотерпеливой супруги. И вручил его нам в обмен на пятерку. Старуха понуро стояла у лужи своего варева. Потому что женщина в этих местах — никто. Но мы все-таки потихоньку дали ей десятку. Она немедленно сунула десятку в лифчик. Для приличия мы взяли изъеденную до трухи садовую лестницу и ногу целлулоидной куклы.

Мы еле втиснули эту чертову лестницу в пикап, утешая себя тем, что она станет апофеозом аутентичности.