В этот раз Валентин настоял на разговоре, и Лена сдалась. Не сразу, сначала долго молчала, потом вздохнула и сказала:

— Если он вообще приедет в Новый год, то ко мне на квартиру. У него есть ключи. Но меня он не найдёт, — твёрдым голосом пообещала она Валентину, — Я решу этот вопрос, не волнуйся.

— Я не волнуюсь совершенно, — ответил Шажков, — но ты одна этот вопрос не решишь. Я должен с ним встретиться.

— Зачем, не надо, Валя. — Лена сделал протестующий жест рукой. — Я не хочу, чтобы ты с ним встречался.

— Зачем? Затем, что ты одна не справляешься. Да и я тоже. Каждый из нас по отдельности не справляется, как я вижу. И он, твой хахаль, он тоже не справляется. Я его не снимаю со счетов, коль скоро он часть твоей жизни. Но если мы с тобой одна семья, а я верю в это, иначе не был бы с тобой сейчас, то мы должны дать ему ясный сигнал и поставить, наконец, точку в этой и истории. Ты согласна?

— Я для себя уже поставила точку в этой истории.

— Да не ты для себя, глупая, — разводя руками, с искренним разочарованием протянул Валентин, — мы должны вместе поставить нашу общую точку.

Лена вскинула на него короткий взгляд, среагировав на необычное обращение, но Валя был невозмутим, и она, поддаваясь его логике, сказала: «Согласна, но…»

— Только вместе, — не дав ей договорить, повторил Валентин. — А если по отдельности, то я мог бы дать ему в рог, убить, в конце концов, прости господи, и тем самым решить проблему.

— Неправильно говоришь, — быстро ответила Лена звонким голосом. — Так ты не решишь ни свою проблему, ни нашу.

— Но и ты, лавируя между нами двоими, ты тоже не решишь. Почему ты не хочешь твёрдо встать на нашу с тобой сторону?

Лена помолчала.

— Я, наверное, пытаюсь сделать всем хорошо, а это невозможно, — наконец произнесла она.

— Это не всё. Ты не договариваешь что-то про вас двоих.

— То, что я не договариваю, это я сама про себя знаю, — с неожиданным вызовом в голосе произнесла Окладникова, — я ведь не жду, чтобы ты мне всё рассказывал.

«Ого, — промелькнуло в голове у Шажкова, — вот какая штучка рядом со мной, оказывается».

Он не знал, радоваться ему или приходить в уныние.

— А я от тебя не скрываю ничего из того, что меня тревожит. Я тебе доверяю. Может быть, только тебе и доверяю, — ответил он Лене. Шажков вдруг понял, что сейчас они подошли к самому важному в их отношениях, и у него забилось сердце. Лена сидела в раздумье, теребя край скатерти, но её лицо менялось, постепенно принимая решительное выражение.

— Хорошо, я тебе всё скажу. Я делала аборт.

У Шажкова не дрогнул ни один мускул на лице.

— От него?

— Да.

— Один?

— Два. Я убила двоих детей!

— Спокойно, спокойно. Что, поздний аборт?

— Нет, не поздний. Но это не имеет значения. На самом деле всё ещё хуже. Я обещала, что рожу ему ребёнка, я и хотела с ним ребёнка, но когда это происходило, я ничего не могла с собой сделать. Мне казалось, что родится злой ребёнок и что мой ребёнок будет меня бить. Представляешь? А он до сих пор не может меня простить. Я и сама не могу себе простить.

— Он тебя что, до сих пор бьёт?

— Нет. Пусть бы только попробовал теперь. Но он меня не прощает, понимаешь? Не прощает.

— Ну и ладно. Я тебя прощаю, за него и за себя. Ты Богу молишься, Бог тебя тоже когда-нибудь простит.

Последовало длительное тревожное молчание. Лена опять взяла в руки край скатерти и стала её теребить — верный признак крайнего волнения. Она прятала глаза, и губы у неё дрожали.

Желая успокоить её, Валя поймал Ленину руку и стал гладить, но она осторожным движением высвободила ладонь, потом подняла глаза на Шажкова и спросила:

— А мы?

— Что — мы? — не понял Валентин.

— Мы с тобой всё никак не можем про нашего ребёночка решить. Я всё ем и ем таблетки, а ты ничего не говоришь!

Валя выдержал удар этих слов. Его резануло чувство мужской вины, настоянное, как на анестетике, на глубокой, почти бездонной нежности, и он только развёл руками, и печально улыбнулся, и произнёс: «Конечно, конечно, обязательно, Леночка».

Он так редко называл Лену уменьшительным именем, что она замерла и быстро отвернула лицо к окну. Валентин, привстал, наклонившись к ней, и увидел, что глаза у неё мокрые, но при этом, глядя в окно, она улыбается. Валя облегчённо вздохнул, поцеловал её в русую макушку, потом встал, повернулся и направился на кухню. Лена вскочила из-за стола и, поймав его руку, пошла за ним следом. Для Валентина вдруг всё стало ясно в этой жизни.

— Где твои таблетки? — спросил он. Она принесла, и Шажков взял из рук Лены упаковку, раздавил её в кулаке и выбросил в ведро.

Теперь каждый раз, когда они завершали любовный акт, Шажков мысленно представлял, как там внизу самый сильный сперматозоид вырывается вперёд (Валентину при этом виделась гаревая беговая дорожка с лозунгами типа «привет участникам соревнований» над трибунами) и достигает яйцеклетки, которая являлась в виде испуганной толстушки с притворно опущенными ресницами. Он рассказал об этом Лене, и они лишились на несколько дней возможности заниматься любовью, так как в самый неподходящий момент их разбирал смех.

В Новый год Дима Стрепетов не приехал. Лена несколько раз звонила на квартиру, но ей никто не ответил. Появилась возможность перевести дух от напряжённого ожидания, и Валя с Леной, воспользовавшись этим, провели замечательные несколько дней вместе.

Главным событием для них оказалась новогодняя университетская вечеринка, проведённая по традиции в одном из концертных залов города. Хотя они уже с лета перестали скрывать на работе свои отношения, только совместное появление на официальном университетском мероприятии узаконивало, если так можно выразиться, их статус в кругу коллег и друзей.

Они пришли пораньше, и Шажков с интересом смотрел на другие пары, постепенно заполнявшие просторный вестибюль. Вот появилась Настя Колоненко в узком платьице под руку с молодым человеком в свитере, кажется, программистом из университетского центра автоматизации. Она без толики обиды и зависти, а наоборот, с большим достоинством, не опуская, как бывало раньше, глаз, поздоровалась с Шажковым, и Валя посмотрел на неё с восхищением.

Доцент Маркова издалека помахала им рукой и исчезла с группой сотрудниц научного отдела. К отношениям Вали и Лены она отнеслась положительно (хотя, как показалось Валентину, с некоторым недоверием). Она даже взялась защищать их от факультетских сплетников, и за эту неблагодарную деятельность получила кое от кого на факультете обидное прозвище «курица». К чести Марковой, это её не взволновало, и она с тем же энтузиазмом теперь ограждала от досужих разговоров Настю Колоненко с её молодым программистом.