До недавнего времени история советско-германских переговоров была известна лишь фрагментарно, т.к. почти все советские документы оставались не только неопубликованными, но тщательно засекреченными. Волей-неволей основными источниками служили сборник «Нацистско-советские отношения, 1939-1941» (1948 г.) и многотомные «Документы внешней политики Германии», выпущенные на немецком и английском языках по материалам трофейных германских архивов.[240] Первый сборник помимо исторических, несомненно, преследовал и пропагандистские цели: показать двуличие «красной» дипломатии и экстраполировать довоенные события на период «холодной войны». На это последовал немедленный ответ в виде официальной «исторической справки» Совинформбюро «Фальсификаторы истории» (авторы – Б.Е. Штейн и В.М. Хвостов) и двухтомника «Документы и материалы кануна второй мировой войны», включавшего документы из архива МИД Германии и личного архива посла Дирксена, которые оказались в руках Советской армии. Однако и хлесткая «справка», и содержательный сборник выглядели ответом по принципу «а у вас негров вешают», потому что о советско-германских переговорах там ничего по существу не говорилось.

Советские авторы, особенно Б.Е. Штейн и И.М. Майский, подвергли публикацию Госдепартамента аргументированной критике за односторонность (естественно, ведь там были опубликовны документы только германской стороны!) и тенденциозность отбора документов. С последним можно согласиться, т.к. документы в нем начинаются с 17 апреля 1939 г., а о более раннем периоде не говорится вовсе. Однако ничего позитивного за этой критикой не последовало. Советские документальные публикации начались только в разгар «перестройки» и закончились в 1998 г. с выходом третьей, завершающей части тома XXIII «Документов внешней политики», издание которых было приостановлено в 1977 г., т.к. подошло к «роковому» 1939 г. Дальше была тишина…

Возможно, что-то важное еще лежит в архивах, дожидаясь своего часа. Но уже сегодня, опираясь на документы обеих сторон, мы можем воссоздать историю переговоров в Берлине и Москве, которые завершились подписанием двух договоров между наиболее могущественными державами евразийского континента. В этом нам повезло больше, чем тем историкам, которые писали свои работы до середины девяностых годов: сошлюсь хотя бы на основательную книгу И. Фляйшхауэр «Пакт. Гитлер, Сталин и инициатива германской дипломатии», вышедшую в 1990 г. в ФРГ и в следующем году в СССР. Однако наличие таких работ снова избавляет от необходимости многих повторов, поскольку мы говорим об «оси» Берлин-Москва-Токио, а не обо всей истории дипломатии трех стран в указанный период.

В дальнейшем нас будут интересовать конкретные вопросы. Как Советский Союз и Германия смогли прийти от открытой конфронтации (последняя вспышка – резкая реакция Москвы на аннексию Чехо-Словакии) к взаимопониманию? Кто этому способствовал? Когда и как было принято решение заключить пакт о ненападении? Какое значение он имел для обеих стран? Какова была реакция на него Японии – потенциального «третьего»?

Предвидя возможную критику, я все-таки избираю отправной точкой разговор Гитлера с советским полпредом на новогоднем приеме в рейхсканцелярии. Да, до того были зондажи германских настроений при участии Радека, Крестинского и Енукидзе. Да, была широко задуманная, но окончившаяся ничем (т.е. неудачей) миссия Давида Канделаки, торгпреда в Берлине в 1935-1937 гг., который с прямой санкции Сталина вступил в контакт с президентом Рейхсбанка Шахтом и другими высокопоставленными лицами. Эту историю убедительно реконструировал Л.А. Безыменский, отметивший противодействие Литвинова любым попыткам достижения даже не сотрудничества, а всего лишь взаимопонимания с нацистами.[241] В 1937 г. Сталин, недовольный итогом затеянной им же макиавеллистской игры, жестоко расправился со всеми участниками, отправив их на расстрел и в лагеря как «немецких шпионов». Повезло только полпреду Сурицу, атлантисту и единомышленнику Литвинова, – он был переведен в Париж на смену Потемкину, потом отозван и благополучно умер в своей постели в 1952 г., незадолго до самого Хозяина.

Замечу, что назначение еврея Сурица полпредом в нацистскую столицу на смену еврею Хинчуку выглядело вызовом, хотя Суриц был, бесспорно, опытным и талантливым дипломатом, с которым охотно общались представители рейхсвера и деловых кругов. Вообще таких «странных» назначений в дипломатической истории тех лет немало. Чем руководствовался Рузвельт, назначая послом к Гитлеру Уильяма Додда, профессора-историка и убежденного либерала-антинациста? Чем руководствовался он же, направляя послом в Лондон ирландца-католика Джозефа Кеннеди? Или Сталин, который по заключении первого пакта с Германией отозвал из Берлина не только полпреда-хладобойщика Алексея Мерекалова, но и советника полпредства Георгия Астахова, без которого не было бы никакого пакта (о нем ниже), и назначил им на смену директора текстильного института Александра Шкварцева, а в Токио – профессора-ихтиолога Константина Сметанина? Из всех аргументов в пользу того, что Сталин на самом деле не стремился к созданию «оси» Берлин-Москва-Токио этот – лично мне – представляется самым убедительным.

Трудно сказать, означал ли погром «немецких шпионов» в 1937-1938 гг. изменение дипломатической ориентации Советского Союза, но о недовольстве Хозяина он свидетельствовал очевидно. В 1938 г. весы качнулись вновь: в решающую фазу вошла Гражданская война в Испании, не затихал конфликт в Китае, наконец, случился судетский кризис. Во всех этих случаях советская дипломатия, которая снова попыталась прибегнуть к арсеналу «коллективной безопасности», была – или, по крайней мере, выглядела – откровенно неэффективной.

Если вызов Гитлера послевоенному «диктату» победителей и его реализация в Мюнхене продемонстрировали непрочность версальской системы, так сказать, с внешней стороны, то последовавший за этим крах Чехословакии – как впоследствии Польши – показал ее внутреннюю слабость. Не умаляя ответственности Гитлера, точнее, всего германского руководства, за агрессивную внешнюю политику – в отличие от Муссолини, нацисты имели достаточно сил, чтобы не изображать миролюбие, – приходится признать, что главной, или по крайней мере, наиболее глубинной причиной Второй мировой войны было не их абстрактное «стремление к мировому господству», относящееся к туманной области идеологем, но сам Версальский договор. Рискну охарактеризовать мюнхенское соглашение как пример «похабного», по выражению Ленина, но необходимого на тот момент мира, который в любом случае лучше, чем война. Если бы Франция и СССР оказали Чехословакии военную помощь, это привело бы к многостороннему военному конфликту с небезусловным исходом, когда, по мнению автора этих строк, ни одна из сторон не могла рассчитывать на скорую и решительную победу.

На основании анализа количественных характеристик военного потенциала возможных противников М.И. Мельтюхов делает решительный вывод: «В любом случае осенью 1938 г. Франция, Чехословакия и СССР обладали вооруженными силами, способными нанести поражение Германии».[242] Да, по мнению многих германских военных и политических лидеров, не исключая самого фюрера, собственно военного потенциала Германии на тот момент было недостаточно для нанесения поражения франко-советско-чехословацкому блоку.[243]