В строке поисковика я набирал случайные буквы. Усердный поисковик пытался угадать. Буква «П». Переводчик? Погода? Первый канал? Буква «С». Спорт? Сетевой город? Сбербанк?

Я решил отложить тему с «Зарей» до завтра, и в остаток дня предпринял ещё одну попытку углубиться в историю дамы с «Рамштайном». Я перечитал письмо, от которого сквозило школьным сочинением. Ну кто так пишет: «Поначалу у нас всё складывалось хорошо. Но у нас немного разные интересы»…

На сообщение, посланное ещё утром, дама не отвечала. Лист с вопросами для психолога оставался пустым. Кому нужна эта тупая тема в дни, когда область стоит на ушах из-за взрыва газа?

В джинсах заёрзал телефон. Номер был незнакомым.

— Слушаю, — ответил я суховатым тоном на случай, если это рекламщики из банка.

— Максим Леонидович?

— Да.

Голос был поспешным, как если бы звонивший не прерывал другого разговора. Я услышал его приглушенную речь: «я знаю… ну звони ему сразу… всё, давай, у меня вторая линия…».

— Так, Максим Леонидович, здравствуйте, — повторил голос также быстро.

Звонивший представился, но из его быстрой речи я уловил только, что он капитан, сотрудник какого-то отдела. Фамилия его была то ли Скрипов, то ли Скрипаш.

— Слушаю, — повторил я механически.

Капитан говорил настойчиво и с расстановкой, не спрашивая ответа. Он говорил в тишину и не сомневался, что тишина его слышит.

— Максим Леонидович, значит, мне сказали, что мы уже не первый год сотрудничаем с вашей организацией. Я так понимаю, Андрей Анатольевич работает с вашим главным редактором…, — секундная пауза, — с Григорием Александровичем Мостовым. Теперь давайте мы познакомимся с вами, так? Так. Значит, смотрите, какая ситуация. Я не вмешиваюсь в редакционную политику — ясно, да? — я не Роскомнадзор. Хотите вы там писать о власти, о дорогах, о проститутках — это ваше право в рамках законных ограничений. Меня интересует информационная безопасность находящихся на нашем контроле учреждений и защита конституционных ценностей граждан эр-эф. Значит, в этой связи, если у вас возникают творческие замыслы, какие-то неординарные идеи, я предлагаю вам сначала посоветоваться с вашим главным редактором, в крайнем случае, посоветоваться со мной. Мы услышали друг друга?

— Мы о чём-то конкретном говорим?

— Мы пока ни о чём не говорим, — голос поднялся на полтона. — Мы пока устанавливаем контакт. Если мне понадобится поговорить, — он акцентировал слово «поговорить», — я поговорю. Я ещё раз повторю, я не вмешиваюсь в редакционную политику, поэтому все публикации, которые не противоречат законодательству эр-эф, — ясно, да? — меня не касаются. Ещё раз: мы услышали друг друга?

— Да.

— Значит, поймите меня правильно, есть зона ваших возможностей, есть зона моих полномочий. Нам лучше, чтобы эти зоны не пересеклись. Так?

— Видимо, так.

— Видимо-невидимо, — передразнил он. — Вы согласны со мной?

— Да.

— Максим Леонидович, этот номер служебный, на него не звони… Погоди.

Я отметил, как непринужденно он перешел на «ты».

— Короче, записывай мой городской телефон. Значит, фамилиё моё по буквам: Скрип-ка. Инструмент такой, скрипка. Скрипка Анатолий Викторович. Записал? Теперь номер…

Я черкнул на листке семь цифр.

— Это на крайний случай. Вопросы у тебя возникли? Пожелания?

— Нет.

Скрипка сбросил звонок. По нарастающему гулу было понятно, что капитан заходит в людное место.

Я взял со стола пустую кружку и пошёл к кофе-машине.

Внутри натянулась струна, но мгновенного страха не возникло. Звонок капитана была даже забавным. Он доказывал, что я копаю в нужном направлении. Что Гриша — крот. И ставку надо делать на Алика.

И ещё: нужно быть осторожнее.

Но эйфория была лишь коротким промежутком между вспышкой и приходом взрывной волны.

Я сел за компьютер, положил руки на клавиатуру, но мысли были далеко. Знает ли капитан Скрипка о вылазке к «Заре»? Стукнул ли ему кто-то из чиновников, которым я направлял запросы? Имеет ли он доступ в мой компьютер?

Я представил наш будущий разговор. Что, в конце концов, я нарушаю? Я беру информацию из открытых источников. Я не скрываю работу над статьей. Не занимаюсь прослушкой. Не вторгаюсь на закрытые территории.

Моим самым большим грехом остается неподчинение главному редактору, что вряд ли подрывает «конституционные ценности граждан РФ».

Первую волну паралича мне удалось отбить. Произошедшее вновь показалось мне забавной подробностью, которая придаёт моей статье особую ценность.

Я снова попытался заняться дамой с Рамштайном, но дама не отвечала, журналистский азарт не приходил, а звонить психологам было поздно.

Я ушёл домой, весь вечер был весел и болтлив, а к ночи дал себе зарок не бросать историю с «Зарёй».

* * *

Ранним утром офис был тихим и пустым. Не гудел даже кондиционер. Я прибрал на столе, сел перед компьютером, поставил чашку кофе слева и открыл чистый документ. Меня охватило чувство, близкое к религиозному восторгу от осознания собственной полноты. Документ светился, как ослепительная взлётная полоса.

Я посидел некоторое время, но мысли не шли. Свернув документ, я занялся уборкой файлов на рабочем столе и в папке «Данные», сортируя их и отправляя ненужное в папку с названием «Трэш». Потом проверил ленту новостей в соцсетях.

Половина ленты была посвящена взрыву дома. Каждый старался выразить сожаление или негодование. Кто-то изобличал власти, не способные ни предотвратить трагедию, ни справиться с её последствиями. Кто-то публиковал обширные рассуждения об истинных причинах случившегося. Большой популярностью пользовался пост, автор которого был знаком с неким сотрудником газовой службы и пересказывал его веское мнение, что взрывы были, есть и будут происходить, потому что никто ни черта не смыслит в этом вопросе. Звучали призывы срочно заменить все газовые плиты электрическими или хотя бы оснастить их газоанализаторами, а попутно снести к чертовой матери эту власть.

Одна знакомая из Москвы написала:

«Однажды встретилась со своим бывшим парнем в аэропорту. Рейс задержали, деваться было некуда, летела с подругой, просидели втроём в зале ожидания всю ночь, говорили о разном. Когда объявили посадку на рейс, встали, разошлись и больше не виделись. Не жалейте о прошлом #бывшие».

Местный драматург по фамилии Хрусталёв разбавил ленту рвущим душу постом о книге, оставленной кем-то на парковой скамейке. Зарисовка собрала полсотни плачущих лайков и напомнила стихотворение «уронили мишку на пол». Умирание книги Хрусталёв описал детально. Ветер приподнимал её обложку, словно хотел стать последним читателем. Наползала зловещая тень. Люди равнодушно капали мороженым. Кто-то сдвинул книгу на самый край скамейки. Пошёл отвесный ливень с градом. Книгу намочило и покоробило. Капли сохли как слезы. Уборщик смёл её в пластиковый пакет. Книга, фантазировал автор, оказалась на городской свалке и там медленно чернела, сливаясь с горами мусора.