Итак, мы встречались с колоритным доктором в его логове, в дремучем промышленном пригороде Будапешта, приютившем в числе прочих бесчисленных международных корпораций и израильскую фармацевтическую компанию “Тева”. Такое соседство с легальным медицинским бизнесом несколько успокоило нас с Селестиной, хотя сама-то клиника оказалась, конечно, весьма подозрительной – располагалась она целиком под землей, в забетонированных подвальных внутренностях огромного полузаброшенного комплекса зданий. И вот мы сидели в кабинете генерального директора, глухом, без окон, провалившись в красно-желтые складные стулья на металлическом каркасе годов шестидесятых, каким-то чудом уцелевшие, и готовились получить инструктаж от самого шеф-повара. На стенах висели плакаты на нескольких языках, похоже, расписывавшие достоинства лечебного туризма в нескольких странах: Иордании, Южной Корее, Мексике, Индии – и ни слова о Венгрии.

– О, светила! – пропел Мольнар. – Трепещу, видя вас здесь. Перечитал все ваши книги, чтоб подготовиться к нашему блистательному совместному проекту.

– Совместному проекту?

– Простите мне мое воодушевление и самонадеянность! Но вы ведь не можете не согласиться – то, что мы собираемся с вами проделать, нельзя заключить в рамки обыкновенной медицинской процедуры. Вкладывая скальпель в вашу руку, мой дорогой господин Аростеги, я, по сути, совершаю преступление, вы же понимаете. Хоть я вполне понимаю, что эмоциональное право владения грудью принадлежит мужу и жене. И в этом контексте незнакомый врач, пытающийся присвоить чужие права, – насильник и осквернитель. На каком основании ему может быть позволено отсечь эту прекрасную часть тела нежно любимой жены? Кто он, мать его, такой? Нет, только мужу может быть дано право провести эту интимную операцию, столь значимую для семейной биографии. И так далее. Но по закону это преступление. Так какое же решение приходит нам в голову? Мне, например, такое: мы не занимаемся хирургией, мы создаем философско-художественный, преступно-хирургический проект. Мы втроем. Коллектив. Коллективный проект Аростеги. Вы согласны?

Переглянувшись, мы с Селестиной сразу поняли, что наши впечатления совпадают. Мольнар нас поразил, напугал и восхитил. В конце концов, свойственный человеку страх перед хирургической операцией, переворачивающей его жизнь, для Селестины уже не существовал. Если бы хирургия не помогла, она бы тоже, наверное, как тот бедняга из Кельна, положила свою грудь под стальные колеса трамвая. Селестина так зациклилась на желании избавиться от мешка с насекомыми, как она теперь называла свою грудь (мне это казалось отвратительным, но я молчал), что вовсе перестала бояться несчастного случая или смерти на операционном столе. Словом, затейливые рапсодии любезного доктора разбавляли невеселое, в общем, предстоящее событие некоторым количеством веселой, хоть и сомнительной метафизики, что, учитывая сказанное выше, нас удивляло и радовало.

Еще больше нас удивило, насколько серьезно доктор подошел к процессу обучения – он готовил нас несколько дней. Мольнар подгадал и назначил встречу с нами одновременно с операцией, которую делал его коллега – увы, лишь лампэктомия, но все-таки это грудь, и тому, кто никогда не входил в операционную, полезно посмотреть, – и настоял, чтобы мы оба “были на этом представлении вольнослушателями”. Я избавлю тебя от описания деталей, но не своих эмоций: увиденное до того впечатлило, до того опьянило меня, что я усомнился в собственном здравомыслии, а вернее, в душевном здоровье. После “прослушивания” мне не терпелось взять в руки скальпель, и Мольнар позволил мне это сделать, но весьма экстравагантным способом. Дело в том, что он заказал специальное приложение для айпада под названием “Клиника Мольнара” и сам разработал электронный скальпель, с помощью которого можно было провести несколько видов операций на груди – на том же самом айпаде. Это напомнило мне времена, когда появилась возможность препарировать электронных лягушек в интернете, хотя приложение Мольнара оказалось, конечно, гораздо более сложным – шокирующе сложным, ведь в нем были воплощены (уместное слово) груди различных размеров и расовой принадлежности, с разнообразными конфигурациями сосков и ареол.

Селестина тоже жаждала поработать с приложением и в конце концов стала большим специалистом в радикальной мастэктомии, когда удаляется не только ткань молочной железы, но и подмышечные лимфоузлы и даже грудные мышцы. Больше всего ей нравилось оперировать грудь модели-азиатки, что я связал с доктором Чинь, с их сложными отношениями. Селестину мое предположение позабавило, но она не признала его обоснованным. Так или иначе, они с Мольнаром много и горячо дискутировали о необходимости радикальной мастэктомии или отсутствии таковой в ее случае. Селестина понимала, что в конечном счете показаний для этого нет, ведь насекомые – не метастазирующая опухоль, которая может распространиться на лимфоузлы, тут и обычной мастэктомии хватило бы. Мы договорились втроем составить бумагу о том, что пациент осведомлен о характере своей болезни и, соответственно, врач осведомил его о характере необходимого лечения этой болезни.

В процессе нашей клинической практики Мольнар старался, как мог, сохранять видимость профессионализма, а потом напился в ресторане “Ля Бретон”, кажется, своем собственном, и нам пришлось выслушивать, как он едва ли не рыдал от счастья, в очередной раз поднимая за наше здоровье рюмку абрикосовой палинки, обладавшей особыми целебными свойствами.

– Я так вас люблю, так уважаю. Так уважаю, что с трудом поборол желание записывать каждое ваше слово. Но я войду в историю долголетней любви Аристида и Селестины Аростеги и горжусь этим. Я словно стал вашим любовником, как бывало, я читал, вашими любовниками становились студенты. Однако в рамках нашего проекта я – ваш учитель, а вы – мои студенты. И в этом столько пикантности, остроты, что у меня слезы на глаза наворачиваются.

Не такого поведения ждешь от хирурга, и мы с Селестиной встревожились. Ночь в люксе отеля “Коринтия” – нам внезапно повысили класс обслуживания – прошла беспокойно. Но на следующее утро Мольнар руководил учебной операцией, которую я проводил на айпаде, с надлежащей сдержанностью – может быть, потому что, работая с безымянной африканской грудью на дисплее Retina, мы все ощутили эффект отстранения. Мольнар уверял: холодный свет хирургической лампы в операционной и маска на лице моей жены произведут тот же эффект, и я вонжу скальпель в тело Селестины бесстрастно – как первоклассный хирург.

– Видите, руки у вас совсем не дрожат. Прекрасно. Философия – это хирургия, хирургия – это философия. Вы прирожденный хирург. Вы всю свою жизнь готовились к этому дню.

И только после операции, когда, уже в гостиничном номере, я собственноручно удалил на удивление большие и грубые хирургические скобы одноразовым антистеплером с белой пластиковой ручкой – почти такой же можно купить в канцелярском магазине, – хлынули эмоции, затопили обширные, глубокие недра нашей памяти, и осознание того, что мы совершили, захлестнуло нас.

Вот на этом переломном моменте нашей жизни, моей и Селестины, а в некотором смысле и твоей, дорогая Наоми, я заканчиваю свое повествование, свой нарратив, в который погрузился с головой, всплываю на поверхность и возвращаюсь к тебе.