Однажды днем из комнаты Этторе она идет прямо в кабинет в задней части массерии, где работает Бойд. Волосы растрепаны, блузка расстегнута, на лбу выступила испарина, но все это может объясняться жарой. Бойд вздрагивает, когда она входит, его длинное тело склонилось над работой, письменный стол завален бумагой и карандашами; он поднимает взгляд, и при виде нее хмурая сосредоточенность на его лице сменяется радостью и надеждой. В комнате витает его запах, а также запах дерева и чернил, как в классной комнате.

– Здравствуй, милая, – улыбаясь, приветствует ее Бойд.

Сердце Клэр стучит, словно вот-вот выпрыгнет из груди, она вся на взводе, но какая-то ее часть хочет, чтобы он догадался, хотя последствия ее пугают. Неужели то же самое побуждение заставило его признаться в романе с Кристиной Хаверз за год до этого? Клэр ни о чем не догадывалась, она не видела и не чувствовала никакой перемены, пока он сам не выдержал и не разрыдался, заставив ее сесть и выслушать его исповедь, которую он произнес, стоя на коленях. Возвращался ли он домой со следами, оставленными на его теле Кристиной? Хотел ли он, чтобы она что-то заподозрила, и был ли, как она сейчас, разочарован ее недогадливостью? Ничего не изменилось. Он повторял это снова и снова. Ничего не изменилось, моя дорогая, я клянусь. Но на этот счет он ошибался, поскольку Клэр, мельком заглянув в свое сердце, не смогла найти там даже отзвука тех чувств, с которыми выходила замуж. Исчезли они вовсе не из-за его измены, просто это стало поводом для проверки. И поскольку не было любви, то не было и раны, не было и страдания. Не было почти ничего.

Роман с Кристиной показал Клэр те грани личности ее мужа, которых она не видела прежде. Еще со времен поездки в Нью-Йорк ей было известно, что у него есть тайны, которые она и не надеялась понять. Его горе после смерти Эммы казалось ей таким же бездонным и непостижимым, как и его любовь к первой жене. Она знала, что в его прошлой жизни было нечто такое, что он не хочет или не может облечь в слова. Но то, как он обрушился на Кристину Хаверз – молодую, скучающую жену его клиента – после их романа, стало для Клэр настоящим откровением. У Кристины были густые темные волосы, томные глаза и красные чувственные губы. Она была примерно того же возраста, что и Клэр, когда она выходила замуж за Бойда, – лет восемнадцати-девятнадцати. В ее фигуре еще оставалась какая-то детская пухлость, круглые груди покоились между полных рук. Бойд утверждал, что она его соблазнила. Напоила на какой-то вечеринке и стала решительно с ним заигрывать. Он называл ее шлюхой, потаскухой, проституткой, выплевывая эти ужасные слова, словно они были противны ему на вкус; стало ясно, что он ненавидит ее со всей страстью, на которую способен. Но он не просто переспал с ней однажды, он воспользовался ее благосклонностью раза четыре или пять, прежде чем вина и отвращение переполнили его, заставив вверить себя милости жены.

Клэр поверила в искренность его раскаяния – да и невозможно было усомниться в этом, видя, до какого состояния он себя довел. Его приступы самоуничижения заставили ее вспомнить Нью-Йорк, его рвоту, белые таблетки на ковре и пугающее лицо незнакомца – совершенно чужое в тот момент и с тех пор так и оставшееся отчасти чужим. Поэтому она стала инстинктивно успокаивать и утешать его. Она верила, что он ее любит, что его поступок ему мерзок и что он боится ее потерять. Но ей также была очевидна его ненависть к Кристине, и это тревожило ее больше всего. Она не понимала толком, что это значит; она не могла представить себе, как можно было заниматься любовью с молоденькой девочкой, а потом обвинить ее во всех смертных грехах и люто возненавидеть. Ведь секс предполагает взаимное согласие. Пребывая в замешательстве, Клэр мало высказывалась обо всем произошедшем, и Бойд принял ее молчание за проявление терпимости к его прегрешению, за которым вскоре должно было последовать прощение и возвращение жизни в нормальное русло. «Эта сука» называл он маленькую Кристину, его губы белели, когда он произносил это слово, слезы выступали на искаженном лице. «Эта шлюха».

Клэр ловит себя на мысли о том, каково будет услышать от Бойда эти же слова в ее адрес. Она не может себе этого представить – после того как он совсем недавно называл ее ангелом, говорил, что не может жить без нее, и клялся, что она его спасла. Но то была Клэр до Этторе. Бойд протягивает к ней руки, и Клэр идет через комнату и пожимает его пальцы, содрогаясь при мысли о том, что этот жест может ее выдать, что прикосновение поведает ему всю правду.

– Как продвигается работа? – спрашивает она. Ее рот пересох, дыхание учащено.

Бойд оборачивается, бросая взгляд на свои эскизы, и слегка пожимает плечами:

– Они почти готовы, их скоро можно будет показать. Но как он их воспримет… – Бойд поднимает на нее глаза с молчаливой мольбой. – Мне остается лишь надеяться, что он будет доволен, и мы сможем уехать домой.

В душе Клэр поднимается паника. За двухнедельный срок ее желания изменились, и теперь она не хочет уезжать. Она вспоминает слова Этторе о том, что Леандро нужно кое-что выяснить у Бойда, прежде чем он позволит им отправиться домой. Это может значить всего-навсего, что Леандро желает видеть законченные проекты, а может значить и нечто другое. Нечто большее. Стоило Этторе упомянуть об этом, как она подумала о Нью-Йорке, и этот вопрос, эта мысль вертится у нее на языке, но она останавливает себя. Если Бойд еще не догадался, то она не станет ему подсказывать. Он может очень быстро понять, о чем идет речь, и это положит конец их итальянским каникулам. Все эти невысказанные мысли тревожат ее – она не может даже предположить, какой интересующей Леандро информацией располагает Бойд.

Бойд пожимает ее руку, прерывая ее размышления.

– Ну, что ты на это скажешь? – спрашивает он.

В течение минуты или даже больше Клэр смотрит на эскизы невидящим взглядом. Она моргает и пытается сосредоточиться. Новый фасад дома на Виа Гарибальди украшают трулло. Четыре стилизованных домика, очень похожих на настоящие, но из совершенно одинаковых, гладко отшлифованных каменных блоков, идеально пригнанных друг к другу; по своей форме эти трулло ближе к пирамиде, чем к конусу, каждый заканчивается высоким шпилем, наподобие маленького минарета. Но в целом фасад простой, изысканный, можно сказать, строгий, с четырьмя дорическими колоннами, обрамляющими выходящие на улицу массивные ворота. У Клэр внутри все сжимается.

– Это просто… прекрасно, Бойд, – честно говорит она. – Это ни на что не похоже и вместе с тем не будет в диссонансе с окружением… В этом есть и некая недосказанность, и нечто поразительное. На мой взгляд, это одна из лучших твоих вещей. Кардетта должен быть доволен. – После этих слов Бойд словно выдыхает.

– Я счастлив, что тебе понравилось. Я надеялся… что это так, под грифелем карандаша здание, казалось, обретало форму, словно само подсказывало, как оно должно выглядеть. Это всегда хороший знак. Трулло – очень характерные строения для этой местности. Я никогда не видел ничего подобного, пока не попал сюда. Тебе не кажется, что они весьма точно представляют мистера Кардетту? Символически, конечно. Ведь в конце концов, это крестьянские жилища, но они могут стоять веками. Он вышел из крестьян и, благодаря своей твердости и умению приспосабливаться, выстроил совершенно иную жизнь, богатую и прочную. – Бойд умолкает, окидывая свою работу озабоченным взглядом. – И в общем-то, не важно, на чем он ее построил, – бормочет он.