Вот ведь как бывает! Сашок с пеной у рта пытался доказать вину Обера. И у него же теперь нужно брать консультацию по поводу лечения Минца.

Филипп смотрел, как Андрей пьёт, и улыбался.

– Выручить самолёты будет непросто, но я попытаюсь. Только ради тебя, Андрей! Понял?

– Мне всё равно, ради кого. Спаси людей, и да простятся все твои грехи. А я навеки остаюсь в долгу у тебя. И, думаю долг отдать, когда придёт время. Но меня мучает ещё один вопрос – насчёт Сашки Минца. Ты его, наверное, и не знаешь… С ним творится что-то ужасное, непонятное. Там, у стрелочницы, он перестал дышать. Сердце запустили мы с другом, тоже бывшим каскадёром. Но когда Сашка везли в город, пульс снова пропал. Всю дорогу давали разряды – лишь бы дотянуть до клиники. Разумеется. Его голым вышвырнули на мороз. Но мы много тренировались – и в проруби, и в сугробах. Использовали методику йогов – на включение внутренних резервов тепла. Он не мог так скиснуть, вот в чём дело!

– Его же, говоришь, вешали? Может, в этом всё дело? Я без осмотра ничего сказать не могу, – сухо сказал Филипп.

Андрею стало и стыдно, и страшно. А примет ли Сашок помощь Обера-Рыжего, если тот согласится?

– А отравить его не могли? – предположил Озирский.

– Он там ел что-нибудь? Может, инъекцию сделали? Ничего сказать не успел?

– Да что он мог сказать-то? Почти сразу же потерял сознание. – Озирский отвернулся, кусая губы. – Вполне вероятно, что он уже… Дай мне сигарету.

– Держи. – Готтхильф достал пачку «Кэмел». – Что ещё может быть? «Архипелаг ГУЛАГ» читал? Про «секретное тавро» знаешь?

– Раскалённый железный прут в задний проход? – Андрей окаменел от ужаса и досады. Мог бы и сам догадаться! – Разве в Питере так поступают?

– Веталь как угодно поступит со своим врагом. Андрей, давай вот что сделаем. Времени у нас практически не остаётся. Я сейчас поеду к Уссеру и попробую уладить дело. Заодно постараюсь узнать, что сотворил Веталь с твоим Сашком. Он тоже там будет – обязательно. Я на месте сориентируюсь и выберу тактику лечения. Зря всё-таки Веталь так поступил – ведь к нему человек пришёл с белым флагом… – Филипп поднялся. – Андрей, не забывай, что ты сам ещё болен. Ступай, отлёживайся. И не волнуйся – я всё понял. Если подфартит, разыщу тебя – хоть дома, хоть на Литейном.

– Ты что, мой домашний телефон знаешь?!

– А как же! – Обер с усмешкой оглядел свой рабочий наряд. – Ну, до чего же ты интересная личность! Кабы я такого человека раньше встретил, жизнь прожил бы иначе. Вот стою рядом с тобой, солнечный львёнок, и чувствую, что моё сердце оттаивает. Как у Кая из «Снежной королевы»– точь в точь… Билет брать будешь? Смотри – прямо сейчас в город электричка.

– У меня ж бесплатный проезд! Так вот, я буду на квартире в Петроградском районе. Там моя подруга живёт. Это всё между нами, конечно. Ты позвони, будто бы номером ошибся. Если всё нормально, удачно выйдет – позови к телефону, например, Марину Петровну. А если не сложится – Василия Фёдоровича. Больше можешь ничего не говорить – я и так пойму.

– Какой номер? – Филипп мгновенно всё понял. С одного раза она запомнил семь цифр и больше не переспрашивал. – Или скорее, то застрянешь тут ночью. И, на твоём месте, я бы поехал всё же домой.

– Филипп, ты честно скажи, как на духу… Тебе многим придётся пожертвовать?

– Не жизнью, – кратко ответил Обер. – Этого достаточно. Иди скорее и лечись. Хватит тебе надрываться. Настойку пьёшь?

– А как же! Видишь – уже трюки исполняю.

– Живи! – Готтхильф махнул рукой и отвернулся, поправляя под ватником ремень наплечной кобуры.

Озирский, оставив своего визави в зале ожидания, вышел на платформу. Электричка как раз плавно затормозила, и дверь оказалась как раз напротив него. Андрей вскочил в тёмный, ледяной тамбур и глубоко вздохнул, пытаясь проглотить солоноватый, мягкий комок. Там, за белыми от мороза стёклами, оставался Обер. Враг, ставший другом. Единственный, кто мог спасти десятки, а. может, и сотни человеческих жизней. Наверное, он примерно столько же и убил. А теперь вот искупит грехи…

Андрей вошёл в вагон, устроился у самых дверей. Кроме него. В вагоне ехали ещё четыре человека. По сторонам они не смотрели – сидели, скорчившись, на кожаных скамейках.

Озирский осмотрелся и увидел, что какие-то шутники сцарапали буквы предупредительной надписи «Места для пассажиров с детьми и инвалидов». В итоге надпись получилось такая – «места для псов семи видов». Андрей тихо рассмеялся, сбрасывая с души тревогу, как гору с плеч. Он верил, что Обер сдержит слово. А ещё радовался тому, что едет обратно не на брёвнах, и вскоре выйдет на Балтийском вокзале.

* * *

Готтхильф, уже в своей белой дублёнке, бобровой шапке и рукавицах на гагачьем пуху вышел на узенькую улочку, которая тянулась вдоль платформы. Он открыл дверцу жемчужной «Волги», сел на руль. И окунулся в приятное тепло – печку на время встречи с Озирским не выключал. Ватник, ушанку и оранжевый жилет Обер сунул в сумку, которую потом спрятал в багажнике под ветошью и инструментами.

Недалеко отсюда, в Стрельне, находился один из многочисленных домов Семёна Ильича. Филипп предполагал, что с Уссером-то договориться удастся, так как он считает себя главным виновником провала операции «Нильс Бор». А вот как уломать Веталя, известно одному дьяволу. Для него никаких авторитетов не существует. В группировке палочная дисциплина. Его люди, кроме Веталя, никого знать не желают, не ведутся даже на «зелень». Силой и подкупом тут не возьмёшь. Надо бить Веталя логикой. Лишь бы приехал к Семёну, а не скрылся до начала терактов…

Дома с резными наличниками сегодня, в большинстве своём, пустовали. Деревья и кустарники за заборами утонули в снегу. По бокам накатанной, сверкающей дороги громоздились посеребрённые лунным светом сугробы.

У дома Уссера горел яркий фонарь. Резиденция Ювелира отделялась от прочих строений кирпичным забором, железными воротами и колючей проволокой под током – в темноте угрожающе белели ролики. Филипп нажал на клаксон, и ворота немедленно открылись. Охранники его прекрасно знали, и один из них тут же бросился открывать дверцу. Вылезая, гость увидел через открытую дверь гаража «Ягуар» и «Кадиллак». Значит, Уссер там точно не один. Да и то сказать – без Веталя встреча не имеет никакого смысла.

Так оно и оказалось. Никогда Филипп не был так счастлив видеть Холодаева; впрочем, показывать это было нельзя. Отставной полковник сидел в гостиной у камина, курил через мундштук длинную сигарету, и отсветы пламени плясали на его рельефном, мужественном лице. Дым «Делта ментол» приятно защекотал ноздри, и Филипп еле справился с желанием тут же подсесть к Холодаеву. Не понравилось ему только то, что за спинкой кресла оружейника стояла его любовница и, по совместительству, контрабандистка Дездемона Кикина, и тоже курила в затяжку.

Моне было что-то около пятидесяти. Одевалась она согласно доходам и статусу. Сейчас её полные, капризные губы переливались коралловой помадой «Ив Роше». Длинные острые ногти Мона накрасила в тон губам, и пахло от неё духами «Палома Пикассо». От бурной, наполненной риском и страстями жизни. Мона давно поседела. Она красила волосы в аспидно-чёрный цвет, и при этом имела молочно-голубые глаза. Время от времени она нюхала «кокаин», и, похоже, сейчас не отказала себе в удовольствии. Филипп догадался об этом, увидев неестественно широкие её зрачки, и подумал, что тут может случиться всякое.